К курганчику, где сидел Гурко, подъехал капитан Бураго и доложил генералу, что 2-й эскадрон Драгунского полка перевез на ту сторону Марицы 1500 человек пехоты, что Бугский уланский полк пришел к нему на смену. Лошади измучились, люди издрогли.
– Ожидаю дальнейших приказаний вашего превосходительства, – докладывал Бураго.
– Приказаний? – переспросил Гурко. – Займите Филиппополь, – прибавил он полушутя-полусерьезно.
– Прикажете?
– Да, – сорвалось у генерала.
– Слушаю-с, – приложил Бураго руку к козырьку и через минуту мчался уже на полных рысях со своим эскадроном к Филиппополю, еще занятому неприятелем.
Под прикрытием ночи Бураго переправился через Марицу у самого города и, незамеченный турками, въехал на улицы Филиппополя. Орудийная пальба из города прекратилась с наступлением темноты; турок не попадалось на улицах города. Встречались только вооруженные болгары и вооруженные жители Филиппополя. Дома все были заперты. Между прочим, в одном из переулков попался навстречу Бураго греческий консул, который, увидев русских, остановил Бураго и попросил его на минуту зайти в его дом.
– Сколько вас? – спросил консул Бураго, когда они очутились наедине.
– Очень много, – ответил Бураго.
– Нет, сколько именно русских вступает в город в настоящую минуту?
– Много: эскадрон драгун, то есть восемьдесят человек под моим начальством.
– Так спешите скорее назад, спасайтесь! – заговорил консул испуганным голосом. – У вас со всех сторон турки; их было сегодня до 12 тысяч в Филиппополе, часть уже ушла, но тысячи три-пять сейчас находятся у станции железной дороги.
Но что же было делать? Город приказано было занять, и Бураго, спешив свой эскадрон, повел его на край города, к станции железной дороги. Тут, у станции, происходило огромное движение, вокзал был ярко освещен, дальше в поле горели костры; турки шумели, кричали, суетились у костров, скрипели телеги, везомые волами. Бураго, наткнувшись близ станции на неглубокий ров с насыпью, приказал эскадрону залечь во рву, кричать громче «ура!», не сходя с места, и стрелять из ружей елико возможно чаще по туркам, шумевшим у костров. Едва раздалось «ура!» и зазвучали выстрелы, турки открыли немедля со своей стороны огонь. Но в темноте, стреляя наугад, хотя и очень частым огнем, они не попадали в наших, их пули перелетали через ров, не причинив никому из драгун вреда. Да турки и не собирались защищаться на станции. Частым огнем они прикрывали свое отступление. Массы их, собранные у станции, стали быстро уходить от пылавших костров в темноту, не подозревая, что всего 80 человек драгун кричат «ура!» и стреляют по ним изо рва.
Лишь только скрылись в темноте последние колонны бежавшего неприятеля, Бураго вошел в вокзал и застал там накрытый стол с винами, закусками, отлично сервированный; буфетчик-итальянец объяснил Бураго, что у него на кухне готовится ужин, заказанный полчаса тому назад Сулейман-пашой, и что этот ужин он счастлив предложить первым русским, вступившим в Филиппополь. «Сейчас тут, на вокзале, было трое пашей, – прибавил итальянец, – вы захватите их в десяти минутах расстояния от города». Между тем ужин, заказанный Сулейманом, оказался великолепным; он состоял из почек на мадере, отварного языка с рисом и прочих вкусных блюд.
В городе, однако, оставалась еще на одном из холмов турецкая батарея из двух орудий, защищаемая небольшим числом турецкой пехоты. На эту батарею влетел со своим взводом поручик граф Ребиндер и завладел орудиями, перебив всех защищавших орудия турок. Город таким образом был занят, по приказанию Гурко, 2-м эскадроном лейб-гвардии Драгунского полка в ночь с 3 на 4 января. Турки из Филиппополя отступили по шоссе на Адрианополь; часть их еще накануне была отправлена к Адрианополю по железной дороге. Для Гурко этот отряд находился уже вне преследования. Зато отряды генерала Скобелева и Радецкого, двигающиеся с Шипки через Ени-Загру на Германлы, могут еще поспеть выйти на шоссе между Филиппополем и Адрианополем и отрезать этих турок от Адрианополя.
На другой день, 4 января, Гурко вступил в Филиппополь и поместился в бывшем доме русского консульства, над которым был немедленно поднят русский флаг. Но бой в окрестностях Филиппополя не стихал и 4 января, не прекратился и на следующий день, 5-го. Близ Кадыкиой и Станимака Шувалов, Шильдер-Шульднер, Вельяминов, 3-я гвардейская дивизия продолжали теснить и напирать на Самоковский отряд турок на правом берегу Марицы. Отряд этот был захвачен со всех сторон: и хвост, и середина, и головная часть его не ушли от нашего преследования. До 30 тысяч турецкого войска были остановлены в своем движении, отрезаны от своего пути. Зато отбивалось это турецкое войско как львы, как герои: они не хотели положить оружия и сдаться в плен русским. Почувствовав себя окруженными, они стали кидаться во все стороны, пробиваясь, отыскивая себе свободный выход. То взбирались они на скалы и гребни гор, втаскивали туда орудия и с гор осыпали наши колонны картечью и пулями, то дико бросались с гор в атаку и снова были прижаты к горам; рвались и метались во все стороны в течение трех суток.
Вчера только к вечеру прекратился бой, и подробности его еще неизвестны вполне. Число наших потерь не приведено еще в ясность. Но сегодня уже ходят по городу несколько рассказов из трехдневного боя на правом берегу Марицы. Между прочим рассказывают много о старом генерале Краснове, благодаря энергии коего не ушла от преследования головная часть Самоковского отряда. В ночь с 4-го на 5-е Краснов перехватил эту часть, чуть-чуть не выскользнувшую из рук, взял ночью же, с боя, 24 орудия близ Станимака, и все время боя разъезжал шажком, хладнокровно, под пулями в передовой цепи, повторяя одну и ту же фразу на все вопросы и обращения к нему за приказаниями:
– Разбить турка! Никаких других приказаний не будет!
Вид этого старого генерала, подъезжавшего спокойно, шажком, на самые горячие места сражения и говорившего только: «Разбить турка, припереть его хорошенько», необыкновенно как вдохновлял солдат, которые с криками «ура!» при каждом приближении к ним Краснова кидались в атаку на турок, превосходивших их по числу под Станимаком. Рассказывают также несколько эпизодов о том, как сопротивлялись турки. Между прочим рассказывают о каком-то эскадроне арабской кавалерии, который, засев в лесу, отстреливался, не слезая с лошадей, целые часы от наступавшего на него батальона нашей пехоты. Благодаря магазинным ружьям, этот эскадрон арабов производил жестокий огонь и задержал наш батальон до того, что пришлось выдвинуть против этих арабов два орудия, которые открыли огонь картечью. Но арабы не отступили и перед орудиями, перебили и переранили всех лошадей при орудиях и перешли еще сами в наступление. Подоспевшие, наконец, еще один батальон нашей пехоты и эскадрон нашей кавалерии разогнали этих отважных арабов. Под Станимаком был убит турецкий паша, неизвестно еще какой, но сопротивлявшийся отчаянно. Раненый, он, сидя на лошади, отбивался саблей от стремившихся взять его живьем наших солдат. Одному из них он отсек саблей обе руки, другому исполосовал все лицо; многих переранил и защищался до тех пор, пока не был снят штыками с седла.
