по закону я не могу.
Журналистка в третий раз усмехнулась, расстегнула пуговку на кофточке: сверкнул кулончик в виде лезвия.
– Я уверена – захочет.
* * *
На другой день в кабинете собрались все участники расследования, включая Некрасова. За отдельным столом сидел офицер с магнитофоном, на столешницу были выставлены два микрофона.
– Заводите! – скомандовал Ковалев.
Конвойные ввели Чикатило. Он остановился в дверях, снял очки, протер их платком, надел, обвел взглядом людей в комнате.
Брагин, Ковалев, Витвицкий, Липягин, Горюнов и остальные, в свою очередь, разглядывали Чикатило. Наконец снова прозвучал басок Ковалева:
– Задержанный Чикатило, садитесь.
Чикатило сел за стол, посмотрел на микрофоны, вздохнул.
– Нам сообщили, что вы, Чикатило Андрей Романович тысяча девятьсот тридцать третьего года рождения, официально хотите дать признательные показания. Это так? – задал новый вопрос Ковалев.
– Я… Мне нужно…
– Так или нет? – Ковалев повысил голос.
– Да, я хочу сказать… – тихо произнес Чикатило.
– Так или нет?! – Ковалев почти кричал.
– Так.
Полковник сделал знак офицеру у магнитофона. Щелкнул переключатель, завертелись бобины, началась запись.
– Говорите. Мы вас слушаем.
Чикатило снова снял очки, повертел их в руках и заговорил тихо, но уверенно:
– Я, Чикатило Андрей Романович, признаюсь, что в течение многих лет совершал преступления…
– Какие? – неожиданно спросил Брагин.
– А? Какие… Убийства. Совершал убийства. И сейчас, глубоко раскаиваясь в содеянном, хочу искренне рассказать о себе, своей жизни и обстоятельствах, приведших меня к совершению тяжких преступлений на протяжении целого ряда лет.
– Чикатило, более конкретно – о каких преступлениях идет речь? – спросил Ковалев.
– Подождите, – тихо попросил Некрасов. – Не давите на него. Всему свое время.
– Со дня ареста в моей душе шла борьба, – сказал Чикатило. – С одной стороны, я хотел рассказать о себе все. И главное, о тех чувствах, которые толкали меня на совершение страшных преступлений. С другой, меня терзал позор перед семьей, близкими и знакомыми, когда они узнают, что я натворил. Сегодня я пришел к твердому решению говорить правду и только правду и своими правдивыми показаниями помочь следствию в установлении истины.
– Надо же, сука какая, – не выдержал Липягин. – Как по бумажке выдает.
Чикатило услышал, вскинул голову, обвел взглядом собравшихся в кабинете.
– Я всю ночь не спал, – сказал он. – Я готовился. И к такому решению, помимо всего прочего, я пришел потому, что я не единственный, наверное, человек, который совершал или в будущем совершит такие тяжелые преступления. И в таком случае моя искренность на следствии поможет органам правосудия пресекать это в самом начале преступной деятельности таких лиц.
– Он, падла, еще и благодетелем хочет быть, слыхали? – Липягин толкнул в бок Горюнова.
Некрасов положил ладонь на руку майора.
– Помолчите, пожалуйста. Он должен выговориться, – тихо сказал он Липягину и обратился к Чикатило:
– Андрей Романович, расскажите немного о себе.
– Я привык, что люди не понимают меня, – продолжил свою речь Чикатило. – Для того чтобы они вообще могли со мной разговаривать, понимать меня, мне приходится притворяться, что я такой же, как они: говорить так, как все, одеваться, вести себя так же… Маскировка, понимаете?
Некрасов кивнул.
– Если, к примеру, взять профессиональную сферу, мне не составляет никакого труда делать то, что я делаю. И я могу делать больше, могу делать еще очень много разного другого, но, если я начну это делать, меня могут избить или даже убить мои сослуживцы, потому что, глядя на меня, им тоже увеличат норму выработки или норматив производства. Даже физически я отличаюсь от других. Я сильный, спортивный, развитый. И у меня, – Чикатило доверительно понизил голос, – парадоксальное выделительство!
– Поясните, – попросил Некрасов.
– Моя группа крови и группа спермы отличаются друг от друга, – Чикатило улыбнулся. – А у всех остальных людей они совпадают.
– Как давно вы об этом знаете?
– С восемьдесят четвертого года.
Ковалев с Липягиным переглянулись. Чикатило смотрел на микрофоны, словно он разговаривал с ними.
– Мне предъявлено обвинение в тридцати пяти убийствах, изнасилованиях и актах мужеложства, совершенных между тринадцатым июня тысяча девятьсот восемьдесят третьего года и шестым ноября тысяча девятьсот девяностого года. Я полностью признаю свою вину в совершении этих преступлений и готов дать все необходимые показания.
Наступила звенящая тишина, только слышно было, как шуршали бобины магнитофона.
– Стоп! Перерыв пять минут, – объявил Брагин и кивнул одному из офицеров. – Принесите материалы по убийствам в восемьдесят третьем и восемьдесят четвертом годах.
Затем он обратился к Чикатило:
– Вам что-то нужно? Чай, обед? Может быть, в туалет хотите?
– Я хочу все рассказать, – ответил Чикатило с улыбкой. – Я давно хотел лечиться, но обращался к врачам редко, надеялся на Чумака и Кашпировского [14]. Я готов давать показания по совершённым преступлениям, но прошу не терзать меня деталями, подробностями, так как моя психика этого не выдержит.
* * *
Липягин и Горюнов курили на лестнице, рядом прохаживался Витвицкий, о чем-то напряженно размышляя.
– Своими бы руками задушил паскуду… У меня в голове не укладывается… Как? Зачем? Детей… – Липягин хмурился, глубоко затягиваясь от волнения.
– А то ты до этого не знал, – проворчал Горюнов.
– Это называется персонификация, – вмешался Витвицкий. – До этого все преступления были разобщенными и из-за этого казались абстрактными, а сейчас вы видите перед собой конкретного человека, совершившего их.
– Спасибо, Виталий Иннокентьевич. Разъяснил. – Липягин делано поклонился, затушил окурок.
– Зря вы иронизируете, товарищ майор, – раздался голос вышедшего из коридора на лестничную площадку Некрасова. – Мой коллега все правильно объяснил. Более того, вас ожидает немало сюрпризов.
– Это каких, интересно? – поинтересовался Горюнов.
– Люди психологического склада, подобного этому Чикатило, очень скрупулезны и въедливы во всем, что касается их личности. Я думаю, что он помнит каждое убийство вплоть до мельчайших деталей. Вы предъявили ему тридцать пять, кажется, эпизодов?
Липягин кивнул.
– На самом деле их куда больше, я уверен, – сказал Некрасов.
– Куда уж больше? – снова нахмурился Липягин.
– Вы считаете, что за
