Сама Вероника Полонская рассказывала, что поэт в тот вечер был с ней груб, проявлял несдержанность и ревность.
Наутро он заехал за ней – отвезти ее на репетицию в театр. Но вместо театра они отправились к нему домой, в комнату на Лубянке, где выяснение отношений продолжилось. Полонская вспоминала: «Владимир Владимирович быстро заходил по комнате. Почти бегал. Требовал, чтоб я с этой же минуты осталась с ним здесь, в этой комнате. Ждать квартиры нелепость, говорил он. Я должна бросить театр немедленно же. Сегодня же на репетицию мне идти не нужно. Он сам зайдет в театр и скажет, что я больше не приду. Я ответила, что люблю его, буду с ним, но не могу остаться здесь сейчас. Я по-человечески люблю и уважаю мужа и не могу поступить с ним так. И театра я не брошу и никогда не смогла бы бросить… Вот и на репетицию я должна и обязана пойти, и я пойду на репетицию, потом домой, скажу все… и вечером перееду к нему совсем. Владимир Владимирович был не согласен с этим. Он продолжал настаивать на том, чтобы все было немедленно или совсем ничего не надо. Еще раз я ответила, что не могу так…»
Попрощался он с ней неожиданно нежно. Но проводить отказался. Дал 20 рублей на такси. Но Вероника успела пройти всего несколько шагов до парадной двери, когда прозвучал выстрел.
«У меня подкосились ноги, я закричала и металась по коридору. Не могла заставить себя войти. Мне казалось, что прошло очень много времени, пока я решилась войти. Но очевидно, я вошла через мгновенье: в комнате еще стояло облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. На груди его было крошечное кровавое пятнышко. Я помню, что бросилась к нему и только повторяла бесконечно:
– Что вы сделали? Что вы сделали?
Глаза у него были открыты, он смотрел прямо на меня и все силился приподнять голову. Казалось, он хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые…»
Маяковский выстрелил себе в область сердца. «Скорая» приехала моментально, но поэт был уже мертв.
15 апреля 1930 года в газетах появилось сообщение: «Вчера, 14 апреля, в 10 часов 15 минут утра в своем рабочем кабинете (Лубянский проезд, 3) покончил жизнь самоубийством поэт Владимир Маяковский. Как сообщил нашему сотруднику следователь тов. Сырцов, предварительные данные следствия указывают, что самоубийство вызвано причинами чисто личного порядка, не имеющими ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта. Самоубийству предшествовала длительная болезнь, после которой поэт еще не совсем поправился».
Лиля с сестрой Эльзой.
Знакомые Маяковского были шокированы известием о его самоубийстве, некоторые даже не желали поверить, принимали за розыгрыш, когда им звонили и сообщали… Тяжелее всего пережила его гибель Мария Денисова-Щаденко: она впала в глубокую депрессию, завершившуюся в конце концов самоубийством. Похороны поэта конечно же превратились в митинг. Однако в первые годы после гибели его произведения практически не переиздавались. В 1936 году Лиля Брик обратилась к И.В. Сталину с просьбой о содействии в сохранении памяти Маяковского, издании сочинений поэта, организации его музея. В резолюции на ее письмо Сталин назвал Маяковского «лучшим талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Так началась его посмертная слава. Странная слава: Маяковский стал поэтом, обязательным для изучения, но из-за этого – все менее любимым, уж слишком сложны и неоднозначны его стихи.
Б. Пастернак, Л. Брик, B. Маяковский, C. М. Эйзенштейн
После самоубийства поэта Лиля писала сестре Эльзе Триоле, той самой, которая когда-то познакомила ее с Маяковским, а теперь стала женой писателя-коммуниста Луи Арагона:
«Любимый мой Элик! Я знаю совершенно точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это, надо было знать Володю так, как знала его я. Если б я или Ося были в Москве, Володя был бы жив.
Стихи из предсмертного письма были написаны давно, и мне они совсем не собирались оказаться предсмертными:
«Как говорят, «инцидент исперчен»,
Любовная лодка разбилась о быт,
С тобой мы в расчете, и ни к чему перечень
Взаимных болей, бед и обид».
Обрати внимание, «С тобой мы в расчете», а не «Я с жизнью в расчете», как в предсмертном письме. Стрелялся Володя как игрок, из совершенно нового, ни разу не стреляного револьвера; обойму вынул, оставил одну только пулю в дуле – а это на пятьдесят процентов осечка. Такая осечка уже была 13 лет тому назад, в Питере. Он во второй раз испытывал судьбу. Застрелился он при Норе, но ее можно винить как апельсинную корку, о которую поскользнулся, упал и разбился насмерть».
Маяковский уже после своей смерти спас жизнь Лили.
Быть может, даже не один раз… Но об одном случае известно наверняка: в 1938 году Лиля Юрьевна Брик оказалась в списке подлежащих аресту особо значимых персон, который предъявлялся на утверждение лично товарищу Сталину, и по легенде – Сталин собственноручно ее из имя из этого списка вычеркнул со словами: «Не будем трогать жену Маяковского».
Может быть, это и вымысел. Однако факт: Лилю Брик не трогали ни во время ежовских чисток, ни позже, ни даже в период борьбы с «космополитами».
Осип Брик скончался в 1945 году.
«Когда застрелился Володя Маяковский – погиб он. Когда умер Ося – умерла я», – сказала Лиля.
Но она прожила еще тридцать три года.
Лиля Юрьевна заявляла: «Я всегда любила одного – одного Осю, одного Володю, одного Виталия и одного Васю…»
Она считала, что у нее было четыре мужа: Осип Брик, Владимир Маяковский, Виталий Примаков и Василий Катанян.
Виталий Примаков был видный советский военачальник, в Гражданскую – командир красного казачества, во время романа с Лилей – заместитель командующего Ленинградским военным округом. Он тоже сожительствовал с Лилей – при молчаливом и неизменном присутствии Осипа Брика. Его расстреляли в 1937 году.
А Василий Катанян был литератором, издателем Маяковского, моложе Лили Юрьевны на одиннадцать лет. Они сблизились сначала на почве изучения стихов, а потом… Потом Катанян так влюбился, что ушел от жены, забрав сына, и прожил с Лилей Юрьевной в счастливом браке целых сорок лет. Женщины не понимали, чем Лиля так пленила его. Мужчины – завидовали.
Ученик Строгановского училища. Москва. 1910 год.
Николай Пунин записал в дневнике после встречи с Лилей: «Зрачки ее переходят в ресницы и темнеют от волнения; у нее торжественные глаза; есть наглое и сладкое в ее лице с накрашенными губами и темными веками… Муж оставил на ней сухую самоуверенность, Маяковский – забитость, но эта «самая обаятельная женщина» много знает о человеческой любви и любви чувственной. Ее спасает сила любви, определенность требований…» Леонид Зорин вспоминал ее, уже немолодую: «Лиля Юрьевна была яркой женщиной. Она никогда не была красивой, но неизменно была желанна. Ее греховность была ей к лицу, ее несомненная авантюрность сообщала ей терпкое обаяние; добавьте острый и цепкий ум, вряд ли глубокий, но звонкий, блестящий, ум современной мадам Рекамье, делающий ее центром беседы, естественной королевой салона; добавьте ее агрессивную женственность, властную тигриную хватку – то, что мое, то мое, а что ваше, то еще подлежит переделу, – но все это вместе с широтою натуры, с демонстративным антимещанством – нетрудно понять ее привлекательность…»
