Так от сцены к сцене, чтоб «не доводить до скандала», мы невольно ускучняли фильм, разрыхляли композицию. Все эти наши сценарные мучения окупались немецкой деловитостью в организации съемок.
Профессионализм, пунктуальность коллег из ГДР проявлялись во всем. Слов «нет!», «не будет!», «невозможно» за весь съемочный период от немцев я не слыхал.
Готовили съемку эпизода, когда Трумэн в своем кабинете подписывает документ — распоряжение о бомбардировке японских городов Хиросима и Нагасаки. По сюжету — сцена ночная. Президент США в одиночестве мается, выбирая на карте города-жертвы. Кабинет освещен яркой хрустальной люстрой… Но решаться на бесчеловечный, зловещий поступок при сверкающих огнях — противоестественно… Что-то угнетало меня внутри.
Не та атмосфера: не было того, что бы подчеркивало это преступное деяние, за которым будут смерть, гибель сотен тысяч людей. Гибель в считанные минуты…
Вижу, и артист Масюлис (Трумэн), находясь в декорации, все чаще кидает раздраженные взгляды на люстру — неуютно ему в таком свете.
И Леонид Калашников — оператор, художник, тонко чувствующий световую гамму, — нервно вздыхает, мечется: то сядет, то встанет, то снова сядет… Снять так — художественно недостоверно! Перенести съемку на завтра нельзя — Масюлис уезжает…
Всех нас мучила наша советская привычка: чтобы в кадре что-то изменить, скажем, мебель, надо подписать у разных начальников полдюжины заказ-нарядов, открыть склады, достать транспорт, рабочих… К тому же ночью?!
Я отчаянно выкрикнул:
— Доктор Кун! Неужели в Германии сейчас нельзя достать торшер или, на худой конец, настольную лампу?!
Лотар Кун (художник-сопостановщик), удивленный моим восклицанием, сказал: «Айн момент!»
И через десять минут рабочие вкатили в павильон тележку, груженную кучей нужных нам приборов!
Так работают немцы.
Калашников снял эпизод потрясающе — почти так, как он приснился мне накануне: Трумэн, склонившись над столом, водил золотым пером по названиям японских городов, и жирная чернильная борозда поползла через Нагасаки… через Хиросиму… Свершилось самое чудовищное в XX веке злодеяние!
Студии «Дефа» и «Мосфильм» работали «в одной упряжке», равно заинтересованные в успехе фильма.
Прибыв на съемки в Финляндию, мы резко ощутили, что попали в мир иной — капиталистический.
Производственные услуги оказывала нам фирма «Суомен кувакасеттитуотанто». За все — деньги. За все — валюта. А поскольку Министерство финансов СССР своей «щедрой» рукой снабдило группу по «максимальному минимуму», то приходилось ужом вертеться, а нередко и унижаться..
Неприхотливый наш кинонарод согласился жить в загородных общежитиях. Я, Леонид Калашников, Семен Валюшок. Феликс Клейман, Владимир Репников — в доме для приезжих нашего посольства.
И вот первый удар — массовка! Одних только журналистов со всего света в форуме 1975 года участвовало более тысячи человек. Ладно, обойдемся двумястами, решил я. Но это должны быть личности. Представители разных народов и континентов: китайцы, арабы, японцы, негры, испанцы, кубинцы… Все — крупные журналисты. Но где их, умных, солидных, соответственно одетых, экипированных фото- и видеоаппаратурой, теперь взять?
Ассистенты привели мне первых попавшихся на улице типажей — неяркая, невыразительная масса. Никакие они не личности. А тут еще представитель местного профсоюза, защищающего интересы статистов, выдвинул требования:
— оплата за съемочный день с бесплатным обедом;
— плюс к ставке 10 % страховки;
— плюс 10 % в пенсионный фонд;
— плюс 5 % отпускных;
— плюс 5 % за амортизацию своего костюма;
— плюс 5 % за амортизацию фото- или видеоаппарата.
Меня кинуло в дрожь! Одному только статисту надо заплатить в два раза больше, чем выдающимся Андрюше Миронову и Саше Михайлову! Абсурд!
Звоню в Москву Н.Т.Сизову. Слышу:
— Женя, валюты нет! Придумай что-нибудь!
Придумал. Надо идти к послу. Визит вежливости ему я уже наносил, а сейчас пойду вежливо его «таранить». В конце концов я выполняю госзаказ, а не прокручиваю частное дельце!..
Владимир Михайлович Соболев, не подозревая, с какими «агрессивными» намерениями я прошусь к нему на свидание, бодро проговорил в трубку:
— Вообще-то я собрался уже уезжать… Давай заеду за тобой, махнем на дачу, поужинаем. Там и потолкуем. Годится?
Уговаривать меня не пришлось. Такому повороту я обрадовался чрезвычайно: представил себе, что наш разговор будет без непременных секретаря парткома, председателя профкома и прочей челяди… Да и посол будет без мундира, стало быть, помягче будет…
На серпантине дороги, окруженной высокими соснами, Владимир Михайлович лихо демонстрировал шоферскую удаль.
— Скоро приедем? — осторожно спросил я. — Пить хочу. Погибаю.
— Какие проблемы… — Он, не сбавляя скорости, поднял трубку, заговорил по-фински, что-то типа «ко-ко-ла, пи-ка-ла, мо-ка-ла»…
— Вы и по-ихнему гутарите? — удивился, я.
— Кроме этих слов я ничего не знаю, — засмеялся, наверное, шутил. — Но вода будет…
И точно — как в сказке. На обочине шоссе мы увидели человека в белой куртке, в его руках был поднос, на нем — бутылки с разными водами, бокалы. Я залпом «оглушил» свой разыгравшийся не ко времени диабет.
Черт возьми, ерунда ведь, а для человека сколько удобства! Когда же у нас будут не гавкать на покупателя, пассажира, клиента, а так вот просто: он тебе «спасибо», ты ему «спасибо»? Только и всего, а на душе покой.
— Как объясните такую обходительность, Владимир Михайлович?
— Боится уронить авторитет своего дела. Он борется за каждого клиента для своего маленького кафе.
— Капитализм?
— Он самый…
Посольская дача — доселе мною невиданное сооружение: необычная архитектура, прямо что-то неземное. Мрамор и стекло. Пол подогретый — мы с послом ходили по нему босиком. Зал по периметру окаймлен причудливыми цветами.
— Пока хозяйка не подъехала, — сказал посол, — займемся сами. Открывай бар, а я на кухне пошурую.
Любовался я «героем без галстука» — проворный, улыбчатый, остроумный. Стол сервировал как заправский официант. Сели.
— Ну, — поднял он рюмку с виски, — о деле ни слова. Отдыхаем. Умаялся я сегодня.
«Да, — подумал я про себя, — если не говорить о деле, то ни омары, ни семга, ни угорь в рот не полезут…»
— Расскажите, — начал я издалека, — кто придумал эту чудо-дачу?
— Строилась эта вилла как резиденция Брежнева на время его пребывания в семьдесят пятом году в Хельсинки на совещании. Но служба безопасности забраковала ее — что-то им не понравилось. Кажется, потому что неподалеку проходила дорога… Вот вилла нам и досталась… Мрамор весь из Италии.
