Я молчал: понимал, какая болезненная борьба происходила в душе Бондарчука…
— Что скажешь?.
— Сережа, пока ничего… — Я пребывал в искреннем замешательстве: а вдруг мы потеряем что-то очень значительное?! Хотя… Мучило и сомнение: уж очень откровенно грозным, агрессивным показал он нам Сталина. — Давай послушаем, что скажут на худсовете…
Бондарчук прервал меня:
— Никаких худсоветов! Эту роль я играть не буду! — Сказал, словно молотом грохнул по наковальне. — А ты, Женя, прости!..
Мы оба долго молчали, слушали трески в трубке.
Снова заговорил он, но уже спокойнее и, как мне казалось, с улыбкой:
— Хочешь идею?
— Давай.
— За твое терпение — отдаю бесплатно… В Грузии есть такой Рамаз Чхиквадзе. Большой артист. Подумай… Обнимаю. — Он повесил трубку.
Мысль о Чхиквадзе была не нова — я уже думал о нем. Он и осуществил, на мой взгляд, блистательно то, о чем я думал. Именно таким я представлял себе Сталина в нашем фильме.
Сидя в своем кабинете на студии, ожидал я с непередаваемым волнением встречи с Рамазом Григорьевичем Чхиквадзе. Театральных его работ я, к сожалению, не видел. Но роли в кино — «Мелодии Верийского квартала», «Мольба», «Древо желания» и особенно «Саженцы» — крепко сидели в памяти. Актер виртуозно владел искусством перевоплощения, был способен легко переходить из одного состояния в другое.
Но! Опять проклятое «но»!.. Как он, грузин, относится к решению XX съезда «Долой культ личности Сталина!»?
Тогда, в июне 1956 года, речь Н.С.Хрущева произвела на общество оглушительное впечатление. Это коснулось всех людей страны — от мала до велика. Помню, как моя семилетняя Светланочка растерянно спросила меня: «Папа, правда, что Сталин шпион?» Она видела, как я, потрясенный, в гневе выбросил в окно медаль «За победу над Германией» только потому, что на ней был изображен портрет генералиссимуса.
Ладно, во мне все кое-как улеглось. А как он, Чхиквадзе? Нет ли в его душе желания реабилитировать ролью великого соплеменника?
Первая встреча с Рамазом Григорьевичем носила скореё разведывательный характер — мы прощупывали друг друга… Он все больше спрашивал: «А как думаете вы?»
Я же отвечал напрямик:
— Боюсь крайностей. Если Сталин получится сладкий или горький — будет неправдой перед личностью и грехом перед историей. Думаю, правда — в гремучей смеси.
— Он — тихий Грозный! — улыбаясь, поддержал меня актер.
— Да! — с радостью согласился я. — Помните, Хрущев в докладе приводит сталинскую фразу: «Мне достаточно пальцем шевельнуть!»?
Расстались мы удовлетворенные общностью взглядов на трактовку образа.
В день кинопробы произошел забавный (или страшный?) случай.
Пока костюмеры и гримеры готовили актера к съемке, я беседовал с долго разыскиваемым нами генералом Ковалевым. При Сталине он был наркомом путей сообщения, потом был снят с этой должности и им же, Сталиным, назначен начальником спецпоезда Москва — Потсдам.
Ковалев рассказал (не очень охотно) о том времени. Передаю почти дословно.
— Подали мы бронированный состав в лесок, поближе к Кунцевской даче Сталина. Я стою возле его вагона. Жду. Подкатили машины. Вышел он…
— Как вы себя чувствовали?
— Как все тогда, а может, хуже… Одна нога у меня тряслась… Я доложил: «Поезд особого назначения к отправлению готов, товарищ Сталин!» А он спокойно так, улыбаясь и щурясь от солйца, сказал: «Товарищ Ковалев, еще вчера вы были наркомом, а сегодня вы начальник поезда. Вас что же — повысили или понизили?» Я промолчал. Он: «Я полагаю, что повысили. Мы только пассажиры, а вы — начальник».
Генерал усмехнулся и умолк. А мне пришла в голову шальная мысль — пригласить сюда Чхиквадзе в гриме и костюме: интересно, как они встретятся? Как среагирует Ковалев?
Актер пришел. Генерал, вздрогнув, встал. Каких-то пять-шесть секунд стоял не мигая… Потом сел… У него вырвалось: «Да-а!»
Я, чтобы разрядить напряженную ситуацию, сказал:
— Вот теперь я верю. На Тегеранской конференции в сорок третьем году Черчилль предложил Рузвельту при входе Сталина в зал не вставать (Сталин всегда опаздывал на минуту-две). Однако при появлении Его Черчилль первым поднял из кресла свое грузное тело…
Работалось с Рамазом Григорьевичем легко и просто. И артист от Бога, гениальный, и человек красоты необыкновенной.
Еще один для меня крепкий орешек — Уинстон Леонард Спенсер Черчилль. Я не мог найти актера на его роль — никого, кто был бы похож. Как и на роль президента Трумэна. И вот мы обратились через прессу к читателям, зрителям с просьбой: если кто-то знает актеров, которые могут подойти для исполнения ролей этих исторических личностей, присылайте фотографии. Боже, сколько же нам их прислали!.. И больше всего — для роли английского премьер-министра. Это свидетельствовало, что он — личность известная. Значит, мы не имели права на ошибку.
На многочисленных репетициях и пробах были актеры очень похожие на прототип, но… Черчилль — оратор, военный, журналист, литератор, художник. Черчилль — надменный, коварный, завистливый, тщеславный. Он презирал толпу и женщин. И при всем при том до мозга костей аристократ!..
Пригласили мы Георгия Павловича Менглета. Судя по театральным его работам, он был для меня скорее явной противоположностью Черчиллю: весельчак, щеголь, легко порхающий любовник… К тому же еще и артист Театра Сатиры! А какая же сатира без преувеличения, буффонады, гротеска?..
Словом, все эти качества актера были мимо кино, мимо Черчилля.
Андрюша Миронов (он тоже из Театра Сатиры) как-то сказал мне:
— Не накручивайте себя! Вы Менглета в жизни видели?
— Нет.
— Повстречайтесь… Умоляю!.. Вы увидите совсем другого человека!
Одно то, как горячо Миронов рекомендовал своего коллегу, с каким уважением отзывался он о старшем товарище, сыграло свою роль. — я уже не мог не повстречаться с Менглетом.
Повстречался и… влюбился.
— Я ведь никогда не снимался в кино… — извиняющимся тоном сообщил мне Георгий Павлович. — Не знаю, смогу ли.
Разумеется, я понимал его сомнения: условия чисто производственные на сцене и съемочной площадке несравнимы — это как рай и ад. Удивительно: чем старше человек, чем опытнее актер, тем серьезнее и строже относится он к своему делу.
Сокрушаюсь иногда — откуда у некоторых молодых актеров появляется этакая фанаберия? Еле-еле издав, как цыпленок, свой первый писк — ходит уже петухом… Сколько погибло молодых и способных от самоуверенности и чванства…
Больше недели с раннего утра до позднего вечера Мы с Вадимом Труниным просматривали в затемненном зале хельсинкского радиотелецентра снятые киноматериалы о Совещании 1975 года. Такую массу несмонтированной, нецензурованной и никому еще не показанной, под грифом «секретно», пленки — я видел впервые. Было чему радоваться, поражаться, чем возмущаться.
