Сокрушаюсь иногда — откуда у некоторых молодых актеров появляется этакая фанаберия? Еле-еле издав, как цыпленок, свой первый писк — ходит уже петухом… Сколько погибло молодых и способных от самоуверенности и чванства…
Больше недели с раннего утра до позднего вечера Мы с Вадимом Труниным просматривали в затемненном зале хельсинкского радиотелецентра снятые киноматериалы о Совещании 1975 года. Такую массу несмонтированной, нецензурованной и никому еще не показанной, под грифом «секретно», пленки — я видел впервые. Было чему радоваться, поражаться, чем возмущаться.
Вот один пример: к Дворцу «Финляндия» подкатил кортеж. В белоснежной рубахе, с пиджаком на руке вышел Л.И.Брежнев. Окруженный свитой, он задержался в тенечке под карнизом здания. Закурил.
В это время появились машины румынской делегации. Чаушеску вышел, увидел Брежнева и застыл. Взгляды вождей встретились. В этой паузе читалось: кто подойдет поздороваться первым?
Чаушеску хоть и был коммунист, однако всегда демонстрировал свое особое отношение к СССР. Так и тут: он неловко топтался на месте, но, преодолев гордыню, подошел. Брежнев снисходительно похлопал его по щеке ладонью, что-то произнес. Что?
Мы разыскали свидетелей этой необычной сцены. Они «озвучили» изображение. Брежнев тогда сказал: «А ты разжирел, малый!»
Прелесть какая. Это то, что годится в подтекст. А на людях они будут демонстрировать дружбу, поцелуи… Как сыграть такое?..
По ассоциации с этим столь запомнившимся мне эпизодом из хроники я вставил нечто подобное в свой фильм «Любить по-русски-3». По сюжету я, губернатор Мухин, несколько раз просил убрать, засыпать большую лужу перед Домом культуры. Его директор ничего не сделал. И вот я, надев резиновые сапоги, вхожу в эту лужу и прошу подойти к себе директора (его играет Михаил Светин). А тот — в лакированных ботинках. И вот он останавливается перед лужей, не решается в нее войти: вроде бы и надо идти к губернатору, и в грязную воду лезть не с руки… Артист должен был сыграть, как он себя переламывает… Как Чаушеску в свое время при встрече с советским лидером.
Работа над режиссерским вариантом сценария шла на редкость легко. Фантазия буйствовала. Я испытывал радостное чувство нетерпения: скорее бы начать съемки, увлекать за собой множество людей, жаждущих работать. С нашей, советской стороны к режиссерскому сценарию претензий был минимум: чаще это были толковые и полезные пожелания.
Ждали отзыва с немецкой стороны.
Партнеры приехали к нам большой группой: директор киностудии «Дефа», главный редактор, редактор и представители ЦК СЕПГ. Привезли они огромный пакет претензий.
Мы предполагали, что будет некоторое несовпадение взглядов, предвидели желание немцев расширить в фильме роль демократической Германии, укрупнить их персонажи.
К нашему сожалению, пословица, бытующая в среде тех, кто создавал совместные картины, — «Кто платит за музыку, тот и танцует». — оправдывалась.
«Мы просим, — говорили немцы (а в интонациях читалось „требуем“), — отразить в фильме героическую работу трудящихся по восстановлению разрушенной страны, показать роль партийных лидеров Отто Гротеволя и Вильгельма Пика, ввести, наравне с Вороновым и Брайтом, образ немецкого журналиста…»
Желания немецкой стороны понятны и естественны: это был шанс заявить о трагедии нации… Но наш фильм был не про это!
Соглашаться с немецкими коллегами значило увеличить вдвое метраж картины, утяжелить, перегрузить ее информацией. Это значило бы, что надо дописывать то, что отсутствует в романе Чаковского. Корежить уже выстроенную драматургическую канву… Удлинять и без того спрессованное время производства… И еще — это значило финансовое удорожание…
Во мне разгоралось сопротивление. Я предчувствовал самое страшное — закрытие картины. Помрачнели Н.Т.Сизов и Ф.Т.Ермаш.
— Иди в ЦК, — посоветовал Филипп Тимофеевич.
— Надо идти вам! — настаивал я.
— Мне скажут — фильм должен быть! И только! А с тобой будут говорить по-другому… Мягче!
Секретарь ЦК КПСС М.В.Зимянин принял меня вежливо-сдержанно: видно, его уже кто-то «накрутил».
— Если принять требования немецкой стороны, мы неминуемо искорежим цельность произведения и не успеем к сроку, — защищал я свою позицию.
— Фильм должен выйти на экраны в начале восемьдесят пятого года! И ни днем позже! — сказал Михаил Васильевич и, стукнув карандашом по столу, словно поставил точку.
Ответ меня не устраивал — я молчал. Секретаря не устраивало мое молчаливое сидение.
— Что вы предлагаете, Евгений Семенович? — смягчив интонацию, спросил Зимянин.
— Решить назреваемый конфликт на вашем уровне. С секретариатом ЦК СЕПГ…
— Ладно, подумаем, — сказал Михаил Васильевич. Потом весьма категорично подчеркнул: — Стой на своем! Но до скандала не доводи!
Хорошенькое дело, думал я, возвращаясь из ЦК. Политики в наши интриги ввязываться не хотят… Если что, скажут: «Не получилось у режиссера… Бывает!..»
Я пошел к Трунину, чтобы поделиться своими сомнениями. Вадима застал лежащим на диване и охающим от зубной боли.
— Не дрейфь, старик! — Он криво улыбался, придерживая ладонью распухшую щеку. — Самое противное — больной зуб и геморрой!.. Давай перво-наперво полечимся…
Выпили, подлечились…
— Женя!.. Дорогой ты мой неврастеник! Я же тебе говорил, что паны в драку не кинутся, а чубы все равно полетят наши. Значит, вертеться на пупе будем сами. Я уже кое-что придумал.
Он подвинул ко мне коряво исписанный лист бумаги: видно, писал лежа. Читаю:
«Сталин на ближней даче принимает Вильгельма Пика.
Пик: И не только простые солдаты, но и многие высшие офицеры стали понимать, как бессовестно обмануты Гитлером. Такие генералы, как Зайдлиц, а сейчас и фельдмаршал Паулюс, активно сотрудничают с нами…
Сталин: Это хорошо. Очень важно, какие люди будут возрождать из пепла Германию. Задачи перед вами стоят сложнейшие. Как объяснить немецкому народу, что он не может избежать ответственности за слепое подчинение Гитлеру…»
Эпизод исторически достоверный, сколоченный крепко, в чем-то даже интересный… Но куда его? И зачем он? На сквозную линию фильма еле-еле ложится… как об этом сказать Вадиму? Как его не обидеть?
— Не боись. Вставим в сценарий. Ты снимешь, а в монтаже, если будет мучить, — выбросишь…
Выбрасывать не пришлось. Хоть эпизод стоял и не в жилу, но выбросить было жалко. Убедительная получилась сцена. Благодаря, конечно, Трунину, Чхиквадзе и замечательному немецкому актеру Гюнтеру Гроббергу.
