Таким образом, неудачи Суллы при попытке провести своих кандидатов свидетельствуют не только о неприязни к нему в высших кругах римского общества, но и о том, что он не осмелился оказать давление на предвыборную кампанию.[863] Как пишет Плутарх, Сулла делал вид, будто ее исход его радует – «ведь благодаря ему народ, дескать, и пользуется свободой поступать как хочет». Он, по словам того же автора, оказал Цинне поддержку при соискательстве консулата, чтобы умерить ненависть толпы к себе (Сулла. 10.6). Думается, однако, что здесь источник Плутарха слукавил – речь могла идти не о «помощи» Суллы, а лишь о том, что он не чинил Цинне препятствий.[864]
Однако Сулла решил все же хотя бы немного подстраховаться, чтобы после его отбытия на войну с Митридатом не началась новая распря. По словам того же Плутарха, он взял с Цинны «скрепленное страшными клятвами обещание поддерживать дело Суллы.[865] Цинна поднялся на Капитолий и, держа в руке камень, принес присягу на верность, скрепив ее таким заклятием: пусть будет он, если не сохранит доброго отношения к Сулле, вышвырнут из города, подобно этому камню, брошенному его собственной рукой. После этого в присутствии многих свидетелей он бросил камень на землю» (Сулла. 10. 6–7).[866]
Пройдет совсем немного времени, и Цинна выступит в пользу важнейшего из законов погибшего Сульпиция – о распределении италийцев по 35 трибам. Вновь прольется кровь, Цинна потерпит поражение и поспешно покинет город, а сенат лишит его консулата. Подчеркнуть порочность Цинны и была призвана история с его клятвой – он обещал сохранять лояльность Сулле, а сам пожелал восстановить отмененный им закон Сульпиция, за что и принужден был бежать из Рима. Однако сам рассказ, несмотря на несколько наигранный пафос, не является выдумкой[867] – церемонии такого рода упоминают и другие античные авторы.[868]
Обычно исследователи передают рассказ Плутарха о клятве Цинны без всяких сомнений в его точности. Между тем принятие этого сюжета безо всяких поправок заставляет думать, что Цинна приносил присягу один. Однако он наверняка не согласился на такое унижение, а заставить его Сулла вряд ли бы смог – как мы видели, он после взятия Рима старался действовать по возможности корректно. Да и что заставило бы Суллу заподозрить в Цинне бунтовщика? Предположения о том, что между ними случались стычки еще во время Союзнической войны,[869] ничем не доказаны. Если бы Цинна дал понять, что собирается восстанавливать важнейший из законов Сульпиция, его бы не избрали[870] – новая смута римской верхушке была не нужна. То, что он вообще не являлся креатурой Суллы, – опять-таки не аргумент, то же относилось и к Октавию. Но, может быть, Октавий принес присягу вместе с Цинной? Плутарх об этом умалчивает, хотя и не говорит прямо, что Октавий не прошел через ту же процедуру.[871] Между тем это предположение наиболее логично,[872] поскольку все расставляет на свои места: Сулле подозрительны оба консула, в то же время вдвоем им будет не унизительно приносить клятву, да и сенат возражать не станет – ведь он не заинтересован в очередной междоусобице. Бесполезность всего мероприятия наверняка и тогда не вызывала сомнений. Вреда от него, впрочем, тоже не было.
Для сохранения спокойствия сенат пошел и на иные меры. Клятвы и благопожелания сами по себе прекрасны, однако не заменят нескольких легионов. Но откуда взять армию, которая обеспечила бы порядок в отсутствие Суллы? Проводить новый набор? Дело хлопотное и дорогостоящее, Риму и так приходится содержать немало войск. Стало быть, надо использовать имеющиеся силы, поставив во главе их надежного человека, кровно заинтересованного в сохранении status quo. Сулла таковым быть не может, поскольку вскоре убывает на Восток. Но есть еще его коллега Квинт Помпеи Руф, который по понятным причинам будет со всей энергией отстаивать нынешний порядок. Какую же армию ему передать для выполнения этой задачи? И тут вспомнили о стоявшем в Пицене войске Помпея Страбона. Это-то войско и решили передать Помпею Руфу, а нынешнего командующего сместить,[873] ибо в прошлом году он продемонстрировал полное пренебрежение к нуждам государства, отказавшись передать в казну аскуланскую добычу. Настал момент сбить с него спесь и напомнить, что он командует лишь до тех пор, пока это угодно сенату и римскому народу. А со временем, если появится повод, рассчитаться с ним за высокомерие и нерадение о нуждах res publica. Во всяком случае, о дальнейшей карьере он может забыть.
Однако все обернулось совершенно иначе. Сложно сказать, почему сенат и консулы решили, что Помпеи Страбон так легко согласится сдать командование. Ведь Сулла уже сам наглядно продемонстрировал, как нужно бороться за сохранение власти над войском. Тем более что история с аскуланской добычей показала способность командующего пиценской армией на самые дерзкие поступки. И все же никому не пришло в голову, что он пойдет на крайние меры.
Однако Помпеи Страбон явно не собирался уходить на покой – он не для того почти три года водил свои легионы в битвы с италийцами, щедро награждал солдат и командиров, завязывал тесные отношения с общинами Северной Италии, став некоронованным властителем тех краев, чтобы теперь так просто растерять плоды своих трудов. И кого ему назначили в преемники? Жалкого Помпея Руфа, не выигравшего ни одной битвы и трусливо бежавшего от бандитов Мария и Сульпиция!
Правда, когда коллега Суллы прибыл в ставку командующего пиценской армией, тот не стал выказывать своих истинных чувств, на словах согласившись подчиниться приказу и передать Помпею Руфу командование. Однако эта «идиллия» продолжалась недолго: когда консул собирался совершать жертвоприношение,[874] воины Помпея Страбона набросились на него и убили. Страбон отечески пожурил солдат, но этим и ограничился. Руководство армией, разумеется, осталось за ним.
Удивляться случившемуся не приходится – Помпеи Страбон достаточно сделал для того, чтобы «приручить» руководимые им легионы – если он даровал римское гражданство, двойной паек, ожерелья, фалеры и многое другое целой турме испанских всадников, то римлян награждал еще щедрее. Такой полководец их вполне устраивал, и менять его на ничем не прославившегося Помпея Руфа они явно не собирались.
Такое произошло в истории Рима впервые (Беллей Патеркул. П. 20. 1). В незапамятные времена, в 414 году, как уже говорилось, воины забросали камнями военного трибуна с консульской властью Марка Постумия (Ливии. IV. 50. 5), но случаев расправы армии с консулом еще не было. Можно представить себе подавленное настроение сенаторов, которые могли убедиться – рассчитывать на спокойствие в Италии после отбытия армии Суллы на Восток не приходится. Однако реакции на случившееся не последовало – попытка наказания виновных означала войну с закаленной в боях пиценской армией, чего никто не хотел. Не стал делать резких движений и сам Сулла. Правда, как утверждает Аппиан, после гибели коллеги он на всякий случай обзавелся телохранителями (ГВ. I. 64. 286).
