Константин вздохнул и пошел на детскую половину. Здесь был рай, как в догреховные времена. Что-то сладко-парное с привкусом сливок, молока, шоколада разливалось в воздухе детских комнат. Константин Константинович любил этот запах, как любил в Павловске в тени деревьев встретить детскую коляску. Благодушие и покой ложились на душу, когда он видел милую процессию: бывший его взводный Рябинин, взятый после увольнения в число прислуги, в придворном платье вез коляску в виде серебряного лебедя, где сидел Гаврилушка (сына хотели назвать Андреем и спросили на это разрешения Императора Александра III, но он сказал, что в Царской семье уже есть Великий князь Андрей Владимирович). В этой коляске возили когда-то самого Константина Константиновича, его сестру и братьев. Рядом с коляской шла няня Атя, как ее называли дети, – Анна Александровна Беляева. Иоанчика вела за руку старшая няня Вава, Варвара Петровна Михайлова.
Варвара Петровна была дочерью камердинера отца Константина и воспитывалась в Смольном институте. Потом нянчила несколько поколений Константиновичей, и все ее очень любили. Выйдя на пенсию, она останется жить в Мраморном дворце, окруженная всеобщей лаской, и уже не сможет по старости воспитывать Татьяну, Игоря, Олега, Георгия, Веру, родившихся позже.
Сейчас она встретила Константина Константиновича немного строго, сдерживая волнение:
– Дети спят, Ваше Высочество, но что-то мне не нравится, как дышит Гаврилушка…
– Может, наглотался холодного воздуха, набегался?
– Да всё было как всегда. Гуляли в аллеях Таврического…
Варвара Петровна была озабочена:
– Доложить Ее Высочеству Елизавете Маврикиевне?
– Доложите, Варвара Петровна.
Ночью температура у сына поднялась до 40,2 градуса. Пригласили доктора Рамбаха.
Наутро в роте у Константина всё валилось из рук. Солдаты это видели, вздыхали. А дежурный по роте унтер-офицер Стекольщиков рассказал, что у него был сынишка, звали его Глебом, но месяц назад умер, он даже не ездил на его похороны. Константин спросил Стеколыцикова: плакал ли он, получив печальное известие? «Нет, – сказал тот, – мертвого не воротишь». Константину стало совсем страшно.
Ночью они с Лизой без конца мерили Гаврилушке температуру – по-прежнему градусов 40. Константин не выдержал, побежал в свою крестовую, плакал и молился. Готовя себя к худшему, просил Господа Бога помочь ему безропотно принять его волю и признать в ней благо. Он так и записал в дневнике: «… признать в ней благо…»
Дни шли, а болезнь не отступала. Из-за горестных домашних событий Великий князь особенно сочувственно отнесся к проекту Александра Петровича Ольденбургского создать первый в стране научно-исследовательский медицинский институт. Александр III разрешение дал, но особой заинтересованности не проявил: если хочешь, на твои средства. На Аптекарском острове Ольденбургский купил землю и построил Институт экспериментальной медицины. В придворных кругах откровенно смеялись над «новоявленным доктором Фаустом». Константин был поражен пошлостью такого мышления и сделал всё, чтобы русские академики выразили сочувствие замечательному предприятию и предложили поставить институт в зависимость от Академии наук, что даст ему статус и опору. Ольденбургский счел нужным институт принести в дар правительству («принять в казну»), и он стал называться Императорским институтом экспериментальной медицины. На его открытии 25 ноября 1890 года ректор Духовной академии преосвященный Антоний сказал слово, в котором выразил церковный взгляд на врачевание, как на важнейшую отрасль человеческой деятельности. Потом был читан высочайший рескрипт, которым Александр Петрович Ольденбургский назначался попечителем нового учреждения.
В мире в то время было всего три таких учреждения: Институт Пастера в Париже, Институт Листера в Лондоне, Институт Коха в Берлине. Институт Ольденбургского в Петербурге стал четвертым.
Все противники и скептики были посрамлены. А Константин, одновременно думая о неважном здоровье отца, болезни сына, радовался появлению института так, словно последний сможет ему немедленно помочь.
Шел десятый день болезни Гаврилушки. Перемен в лучшую сторону не было. Рамбах был уверен, что это брюшной тиф, и сам часами сидел у кровати мальчика. И вдруг Царь через Дмитрия Константиновича передает, что Рамбах нужен для Цесаревича Николая. Оказалось, Цесаревич отправляется в кругосветное плавание на военном фрегате «Память Азова» и ему нужен сопровождающий врач, поскольку корабельный доктор заболел.
Лиза заплакала:
– Рамбах знает всё течение болезни…
– Речь идет о Наследнике! Это – свято, – мрачно сказал Константин.
Он попрощался с Рамбахом. Сердце Великого князя и сердце отца было закрыто. Всё переживалось молча, ничего не обсуждалось. И всё отступало перед тем главным, что являло собой Россию.
* * *
Сменившись с должности, он поехал к «денежному мешку», раздал солдатам письма. Потом навестил в Семеновском госпитале больного своего солдатика, бывшего ротного артельщика Архипа Тихонова. У него какая-то опухоль на шее и в верхней части груди; его давно уже держат доктора, лечение не помогает. Тихонов очень тосковал, как все солдаты, когда попадали в больницу. Врач сказал, что дела его плохи и вряд ли он выйдет из госпиталя. Константину Константиновичу стало не по себе. Представил опять тот же ритуал: худенький молодой солдат в «мундире для похорон», госпитальная часовня, проводы гроба до первого поворота, и затем без провожающих одинокие дроги до ямы в земле. И это прощание с защитником Отечества?! С доблестным воином, стоящим на рубежах ради спокойствия в стране! Возмутительно. Его песню о похоронах солдата – «Умер» – поет вся Россия. «Неужели даже такое „обширное“ слово не может изменить положение дел?» – мрачно думал Константин.
… Забегая вперед, скажем, что именно это стихотворение К. Р., ставшее народной песней, обратило на себя внимание Царя и военного ведомства. Было пересмотрено положение о солдатских похоронах и учреждена комиссия, постановившая, что прощание с солдатом должно быть достойным и торжественным…
Утром, когда он стоял в церкви и горячо молился за Гаврилушку, вдруг полегчало в душе, посветлело вокруг, и было хорошо стоять на правом фланге роты, молиться вместе со своими солдатами, заодно с ними класть поклоны и благоговейно и безмолвно следить за церковною службою.
Когда Великий князь вернулся домой, с порога все домашние, включая нянюшек, докладывали: «Гаврилушке лучше! Его Высочеству лучше! Мальчик улыбнулся! Малыш кушать попросил!»
Слабый, худой, бледный, он сидел в подушках, похожий на зайчика из-за платочка, завязанного с торчащими хвостиками. Доктор, заменивший так славно Рамбаха, пытался с профессиональной серьезностью скрыть живую радость. Лиза плакала и улыбалась.
