Я слушала и верила ей. Я даже записала ее предсказание на листке и прижимала его к своей груди всякий раз, когда смотрела на него ночью.
Глэдис также водила меня на знаменитый бетонный двор Китайского театра Граумана, где я с гордостью ставила свои маленькие ножки на следы Клары Боу и Глории Свенсон и мечтала, что когда-нибудь отпечатки моих туфель будут рядом с ними. Глэдис не пыталась меня разубедить. Она говорила:
— Конечно, будут! Мы вернемся сюда и посмотрим на них вместе.
Жаль, что мы так и не сделали этого.
К моему бесконечному сожалению, наше воссоединение было очень недолгим. Шли месяцы, депрессия Глэдис нарастала день ото дня, и однажды утром в январе 1935 года она полностью утратила самообладание и ворвалась к своей подруге Грейс с кухонным ножом. Англичане вызвали «скорую помощь». Я кричала и плакала, когда мою мать оторвали от меня и отправили в больницу Лос-Анджелеса, а позднее в Норуок. За исключением очень коротких периодов, всю оставшуюся жизнь она проводила в специальном учреждении. Так закончились два года, самый длинный отрезок времени, который я жила нормальной жизнью вместе с моей матерью. Я всегда испытывала чувство вины, что моя любовь к ней была недостаточно велика, чтобы помочь ей сохранить рассудок.
Годы спустя я поехала туда с моим первым мужем Джимом. Указав на наш небольшой белый дом, я сказала ему с ностальгией:
— Я жила там когда-то с моей матерью до того, как она заболела и ее увезли в больницу. Это было так чудесно. У нас была прекрасная мебель и даже белый детский рояль. А у меня была собственная комната.
Все это теперь кажется чудесным сном. Как бывает иногда, когда просыпаешься утром и едва помнишь чарующий сон, который пытаешься вспомнить снова и снова, но никак не можешь удержать…
Та пара англичан, чьих имен я не могу вспомнить, хоть убей, заботились обо мне почти целый год, но мы переехали в небольшую квартиру, когда они не смогли платить за наш дом. Меня зачислили в школу на Селма-авеню. Я никогда не забуду мой первый учебный день, когда всех детей, кроме меня, провожали их родители. Парочка высадила меня около школы и отправилась по своим делам. Я грустно стояла в ряду, и одна маленькая девочка, показывая на меня, громко сказала своей матери:
— Эта маленькая девочка, должно быть, сирота. Она одна пришла в школу.
Ее мать зашикала на нее:
— Шшш, Сьюзен! Она услышит тебя!
Я выбежала из строя и, спрятавшись за углом, разрыдалась. Никто не заметил. Через какое-то время, почувствовав себя брошенной и одинокой, я пробралась в конец строя и отвернулась лицом к стене.
В конце концов английская пара вернулась на родину, а я переехала в дом наших соседей, Харви Гиффена и его жены. Гиффены хорошо ко мне относились, считали меня красивой и милой, даже предлагали удочерить меня, как Болендеры и коллега Глэдис из кинокомпании, но Глэдис снова отказалась.
«Как эгоистично с ее стороны! — думала я с возмущением. — Зная, что сама она не может заботиться о Норме Джин, Глэдис следовало согласиться, чтобы хорошая семья удочерила ее. Но если подумать, было бы несправедливо ее обвинять. Она была больна и всегда надеялась, что когда-нибудь поправится и будет заботиться о ребенке сама. Возможно, эта история была большей трагедией для нее, чем для ее дочери».
10 февраля 1959 г— Гиффены тоже переехали, — Мэрилин начала свой рассказ о жизни с того места, где мы прервались, — а моим официальным опекуном была назначена лучшая подруга Глэдис, Грейс МакКи, которая и взяла на себя заботу обо мне. Помню, как я подслушала разговор между Грейс и ее подругой, которая пыталась убедить ее не брать меня. Она сказала, что я буду душевнобольной, как моя мать, и Грейс придется нести ответственность за меня всю жизнь. Я лежала в кровати и, дрожа в темноте, слушала их разговор. У меня не было понятия о том, что значит «душевнобольная», но не вызывало сомнений, что это что-то нехорошее. К счастью, Грейс не послушала свою подругу, подала необходимые документы и оформила опекунство надо мной.
Она быстро стала важной фигурой в моей жизни. Ей было около тридцати девяти, и она уже дважды успела развестись. Миниатюрная женщина, ростом не более метра пятидесяти, как моя мать. Они часто носили одежду друг друга. Иногда, глядя на нее со спины, я не могла сказать, за кем из них я иду следом. И некоторое время спустя это стало не важно.
Грейс не могла иметь детей, поэтому моя мать поддерживала ее в решении взять опекунство надо мной. Грейс обладала определенным магнетизмом, и когда она входила в комнату, все взгляды устремлялись на нее. Когда я стала звездой, люди говорили обо мне то же самое. Может быть, я научилась это делать, копируя ее. Она не была красивой женщиной, но ее жизнерадостность и очарование создавали впечатление красоты. Это хорошо видно на фотографиях. У нее были каштановые волосы, но она красилась перекисью в блондинку. Звучит знакомо? И вы не поверите, доктор. Она всегда хотела быть актрисой, но так и не решилась попробовать. Угадайте, кто это сделал за нее?
Грейс и Глэдис любили повеселиться в бурные двадцатые, у них было много мужчин, которые доставали для них нелегальную выпивку. В общем, их нельзя было назвать лучшим примером для молодой девушки во всех отношениях.
Они были очень близкими подругами, а после смерти матери Глэдис больше не на кого было опереться, кроме Грейс, которая всегда заботилась о других. Так что эти две женщины нашли друг друга. Когда они ходили по магазинам, именно Грейс выбирала одежду для них обеих. Грейс не раздражали ошибки Глэдис в грамматике, и она поправляла ее в присутствии их друзей. Похоже, моя мать не возражала. Грейс любила давать советы, и Глэдис была счастлива, что Грейс беспокоится о ней.
Это было время глубокой экономической депрессии, и, несмотря на нехватку денег, Грейс оптимистично верила, что их будущее с каждым днем будет становиться лучше и лучше. Она очень любила меня, и люди, которые знали нас тогда, не раз говорили мне об этом, — продолжала свои воспоминания Мэрилин. — Она всегда старалась поддержать и воодушевить меня. Как и моя мать, Грейс поощряла мои фантазии стать великой кинозвездой. Когда я тосковала по Глэдис, Грейс говорила:
— Твоей маме пришлось уехать, Норма Джин, и она долго не сможет вернуться.
Если я продолжала грустить, она добавляла:
— Не унывай, милая. Я всегда с тобой. Ты будешь очень красивой, когда вырастешь, и станешь самой известной женщиной, великой звездой киноэкрана, такой же, как Джин Харлоу.
Грейс была в восторге от Джин Харлоу, платиновой блондинки, суперзвезды, поэтому естественно, что эта актриса стала и моим кумиром тоже.
