— Это помогает? — спросила я.
— Ну, я больше не верю фантазиям, — ответила она.
12 февраля 1959 гНа следующем сеансе Мэрилин, которая быстро набирала опыт в психоанализе, продолжила рассказ об истории своей жизни… и свои воспоминания.
— Я называю это «Сон умирающего ребенка». Он не был таким приятным, как сон о Джин Харлоу, и совсем короткий, поэтому даже я поняла его смысл. Мне снился умирающий ребенок, которого никто не пытается спасти.
Мои глаза наполнились слезами. Если бы только я могла помочь тому умирающему ребенку!
— Я лежала, свернувшись под одеялом, до последней минуты, — рассказывала Мэрилин, — затем вскакивала и бежала в ванную с другими девочками чистить зубы и язык. Я никогда не забывала поскоблить мой язык, потому что медсестра, которая работала в приюте, каждый день проверяла языки всех детей, когда мы уходили в школу, и если у какой-нибудь девочки оставались следы налета, она заставляла ее принимать касторовое масло. Поверьте, я добросовестно скоблила свой каждый день!
После того как осмотр заканчивался, мы шли в школу на улице Виноградной лозы, которая стала для меня суровым испытанием с того самого момента, как я переступила ее порог. Все девочки, кроме приютских, были одеты в хлопчатобумажные платья прекрасных расцветок. Мы всегда носили полинявшую синюю униформу. Другие девочки надсмехались над нами, показывая на нас пальцами и хихикая:
— Хи-хи, они из приюта! Они выглядят так, словно одевались на одной помойке!
По сей день я ни за что на свете не надену этот мрачный синий цвет.
В приюте мне приходилось мыть сто чашек, сто тарелок, сто ножей, вилок и ложек три раза в день, семь дней в неделю. За эту работу мне платили огромную сумму — пять центов в месяц, четыре из которых я должна была положить в блюдо для пожертвований в церкви. Боже, как я была богата! Цент в месяц. Никогда раньше у меня не было таких денег! Я ходила в кондитерский магазин и покупала красный леденец на палочке, стараясь лизать его не больше пяти раз в день, чтобы растянуть удовольствие. Иногда мне приходило в голову, что девизом моей жизни будет фраза: «Жизнь — горька, так какого черта!» — и съедала весь леденец за один раз. И всю оставшуюся часть месяца мне было еще грустнее.
Мэрилин вспоминала с улыбкой:
— Люди всегда старались обмануть меня. Какое-то время я дружила с Дженоти. Мы вместе ходили в магазин за конфетами. Я покупала красный леденец, а она оранжевый. По дороге домой я предложила:
— Я дам тебе лизнуть мою конфету, если ты дашь мне лизнуть свою.
Она согласилась:
— Хорошо.
И тут же схватила мой леденец, запихнула его в рот, прикрываясь рукой. Я возмутилась:
— Эй, подожди-ка! Я вижу, что ты делаешь. Ты его весь облизываешь!
На этом наша дружба закончилась.
Мэрилин вновь вернулась к своим воспоминаниям о Грейс:
— К счастью, Грейс не отказалась от меня совсем. Не представляю, что бы со мной было, если бы не она. Она часто навещала меня, водила в кино, покупала одежду и научила наносить макияж, соответствующий моему юному возрасту. Я взглянула в зеркало и расцвела. В первый раз за десять лет моей жизни мне нравилось мое лицо, с накрашенными ярко-красной помадой губами и поблескивающими черной тушью ресницами.
Я думала, что выгляжу как Джин Харлоу и, возможно, когда-нибудь я все-таки стану настоящей звездой киноэкрана! В тот момент я была счастлива. Никто из девочек моего возраста не имел никакой косметики и не знал, как делать макияж. Можно было с уверенностью сказать, что они завидовали мне, по их неприятным взглядам и хихиканью, сопровождавшим каждое мое появление в комнате. Но мне было все равно. У меня была Грейс. Ее визиты напоминали метеоры, ненадолго озарявшие черное ночное небо, единственные яркие пятна в бесцветном унылом существовании.
Летом 1937 года Грейс наконец забрала меня из приюта. До этого, в том же году, она вышла замуж за доктора Эрвина Годарда, у которого было трое детей от предыдущего брака. Пара пыталась наладить некое подобие нормальной семейной жизни в маленьком доме доктора в Ван-Найсе.
К сожалению, все было ужасно. Как и Уэйн, доктор домогался меня. Он позвал меня в свой кабинет, когда Грейс ушла за покупками, и сказал:
— Иди сюда, Норма Джин.
Он обнял меня и прижал к себе. Это было такое приятное чувство, что я не хотела его останавливать. Потом он сказал:
— Норма Джин, сними свои трусики. Я хочу на тебя посмотреть.
Мне хотелось, чтобы он продолжал обнимать меня, так что я сделала, как он сказал. Я смущалась, когда он смотрел на меня, но я испытала странное чувство, которого не ощущала раньше, и меня беспокоило, было ли то, что случилось, нормально. Он дал мне пять центов и сказал:
— Давай сохраним этот маленький секрет между нами, хорошо?
Я кивнула и выбежала из комнаты.
Но меня не оставляло странное чувство, когда я думала о «нашем маленьком секрете». Ничего ужасного не случилось или я попаду в ад, как предсказывали мои первые приемные родители Болендеры? Итак, несмотря на просьбу доктора хранить тайну между нами, я решил поговорить об этом с Грейс.
— Тетя Грейс, это нормально, что доктор заставляет меня снимать мои т-т-трусики? — спросила я.
К моему удивлению, моя любимая тетя Грейс, которая всегда верила всему, что я ей рассказывала, отказалась выслушать меня и закричала:
— Ты не смеешь говорить такие вещи про моего любимого мужа! Ты, должно быть, спровоцировала его!
От потрясения я начала заикаться и до сих пор не могу избавиться от этого недостатка. Он становится заметным, когда я нервничаю. Я изо всех сил стараюсь справиться с этим, но чем больше стараюсь, тем хуже получается. К счастью, никто, кроме меня, как правило, не замечает или не говорит мне об этом.
Помню случай, когда мой дефект заметил режиссер. Я начала сильно заикаться в сцене, где он должен был стрелять, и он закричал на меня:
— Что случилось, Мэрилин? Вы же не заикаетесь!
Я ответила:
— Это в-в-в-вы т-т-т-так думаете!
Даже я не смогла сдержать улыбку.
13 февраля 1959 гМэрилин вернулась к рассказу о тете Грейс и ее муже-педофиле.
— Обвинив меня в инциденте, моя дорогая тетя Грейс снова выкинула меня из своего дома и определила к другим приемным родителям. Но в данном случае это был прыжок из огня да в полымя. Так началась череда приемных семей, каждая последующая хуже предыдущей.
В одной из них вместо игрушек мне давали пустые бутылки из-под виски. Я играла с ними в «магазин». Держу пари, что ни у одной маленькой девочки никогда не было лучшей коллекции бутылок из-под виски. Я наполняла их водой и выстраивала в линию вдоль дороги. Когда автомобили подъезжали, я спрашивала:
