Она думала, что, когда вернется, они будут жить вместе, он станет водить ее в театры, а тут появилась какая-то пигалица, которая стала его женой. Его мама всегда мне говорила: «Кто вы такая? Вы Шопена знаете? Вы знаете Пятую симфонию Чайковского?» – а я не оканчивала музыкальное училище. Она всегда ставила меня в какие-то рамки и говорила: «Да таких жен у него будет еще много». Это оскорбляло и унижало. Когда я привезла к ней Андрюшку, она посмотрела на него и сказала: «Не нашей породы, какой-то рыжий-конопатый, и не смей бить антикварную мебель ногой!» Я тогда забрала Андрюшу, мы вышли, и он сказал: «Мам, мне кажется, что эта тетя нас не любит». И Коля вступил в конфликт с мамой, поставив ей условие: «Если ты хочешь, чтобы я умер, останусь с тобой и умру здесь на коврике, но жить без нее и Андрюши я не могу. Выбирай». Она ответила, что не хочет с ним разговаривать, и выгнала его из дома. Он покрылся нервной экземой, я повезла его к доктору, мы мазали его лекарствами и пеленали в ткани. Однажды ночью я увидела, как он открывает окно, смотрит вниз с шестнадцатого этажа. Ему было очень плохо и тяжело, я сказала ему: «Коля, ты должен простить маму, она просто очень любит тебя и не хочет делить со мной, но распилить мы тебя не можем, поэтому мы найдем какие-то компромиссы. Ты должен пойти к маме и сказать, что ты ее безумно любишь и никогда не бросишь». Он это сделал.
Однажды я приехала домой, мама Коли сидела на кухне, а Андрюша в комнате. Я спросила, в чем дело, и сын сказал: «Она начала мне указывать, как делать задание, а я сам все знаю и сам могу сделать», – а она тогда ему ответила: «Ты упрямый, противный мальчик».
Я не могу сказать, что это была нелюбовь со стороны бабушки, потому что любая бабушка все равно испытывает какие-то чувства к своим внукам, просто у нее было свое понимание любви. Действительно она хотела вложить в меня все то, что она знала, те правила жизни, которые она ценила. Мы порой ругались и расходились по разным комнатам, но я набирался терпения, понимал, что это моя бабушка. Я был свидетелем очень теплых душевных разговоров, когда папа приходил после спектакля «Юнона и Авось» и час-два он подробно рассказывал бабушке, как прошел спектакль. И я понимал, насколько тесная связь между моим папой и бабушкой, и то, что папа чего-то достиг в жизни, это во многом заслуга Янины Евгеньевны.
Удивительно, что я и на папу, и на маму не похож, но очень похож на дедушку, папиного папу. В плане эмоций и темперамента я тоже на них не похож, поэтому и пошел по другому профессиональному пути, но я надеюсь, что это не растворится, а передастся моим детям. Я смотрю на Петю, моего сына, и в его походке, чертах лица, жестах прослеживается мой папа.
Андрей Караченцов, сын Николая Караченцова
– Я потом сама пришла к его маме и сказала: «Мы любим с вами одного и того же человека, вы его мама, я не могу вас разорвать. А меня он любит как его жену, родившую ему ребенка. Давайте как-нибудь договоримся, потому что, если вы когда-то заболеете, не он будет сидеть с вами, а я», – и когда у нее случился инсульт, так и было. Я бросила театр и сидела у нее в больнице, она умерла практически на моих руках. А потом приехал Колечка, он открыл дверь, увидел мои глаза, упал на колени и стал выть, как раненый зверь. Когда мы ее похоронили, я вернулась в театр, потому что была очень нужна Коле. На каждом спектакле, где был колокольный звон, у него начинался спазм. Мама была неотъемлемой его частью. Когда он ее лишился, то уделял моей маме столько же внимания. Он приезжал к нам на дачу, они оставались вдвоем, сидели, пили чай и разговаривали всю ночь. Внучку мы назвали в честь Колиной мамы – Янина, и когда я спрашиваю у мужа, кого он больше всех любит, он отвечает: «Я всех люблю, но Яниночку больше, потому что она похожа на меня и на маму».
Когда умерла моя мама, за телом приехали катафалк и милиция, я узнала, что случилось с Колей. Поехала в больницу, куда его доставили, открыла окна в машине и просто орала, орала, как раненый зверь. Когда вывезли окровавленный свитер, часы и кольцо, подаренные ему Иосифом Кобзоном на юбилей, залитые кровью ботинки, я вдруг подняла глаза и медсестры мне сказали: «Вы присядьте, попейте чайку. Начнется операция, и вы поедете спокойно». По их взгляду я поняла, что они уже вынесли ему смертельный приговор. Мою маму только увезли в морг, я подошла к Коле, обняла его и сказала: «Дурака не валять… Не бросать меня, не бросать! Маму похороню, приду к тебе, и мы встанем. Ты слышишь? Слышишь?» Возможно, что он меня услышал. Мы похоронили маму и стали бороться.
Спустя много дней мне сообщили, что он вышел из комы. Забегаю к нему в палату, а он лежит, как и прежде, спрашиваю: «А где он из комы-то вышел?» А врач говорит: «Вы странная. Думаете, это как в фильме – побежал? Нет. Он пришел на минутку, опять улетел и так потихоньку». Села рядом с ним и сказала: «Коль, ну раз ты пришел из комы, глаза у тебя закрыты, лежишь ты трупом, ну погладь меня, пожалуйста, как ты всегда делал!» Вдруг его рука поднимается и гладит меня по голове и по плечику, а я прокричала: «Все! Мы победили! Мы победили!» Кто бы что потом ни говорил, я знала, что он встанет, будет ходить, будет жить, увидит рождение внучек. Пускай будет тот же слабенький человечек, но с той же душой, любовью ко мне, сыну, к людям! Пусть он не будет носить меня на руках, я буду носить его. Когда началась борьба за Колину жизнь, я научилась быть резкой, научилась не спать, не есть, стоять часами в реанимации.
Я предупредила бы себя в молодости, написав: «Не нужно ничего бояться, ты очень сильная, и все, что даст по жизни Бог, – это только во благо. Ничего не бойся, мир все равно прекрасен».
Геннадий Хазанов
Я от себя не в восторге
«Трагическая ошибка лишать человечество такого уникального таланта», – заявил юный Геннадий Хазанов преподавателям театрального вуза, которые его не приняли. Его вообще никуда не взяли, он подавал документы во
