ВЫЗОВ БОГАМ
В полумраке комнаты светлым пятном выделялось лицо Ангелины. Она жестом попросила Маревну приблизиться, притянула ее к себе, обняла и прошептала со слезами на глазах: «Я все знаю, живи с ним, если любишь его. Будьте оба счастливы». По ее щекам струились слезы, скатываясь на белую рубашку.
Маревна была потрясена, она хотела ей сказать, что не может принять ее жертву, но слова застревали у нее в горле. Ей было стыдно, неловко, было жаль женщину, которая отдавала любимого. Она поцеловала Ангелину и опрометью бросилась вон из больницы. Она слышала голос Риверы, который пытался остановить ее, но продолжала бежать. Маревна вернулась к себе в мастерскую поздно ночью. Войдя в темную комнату, почувствовала чье-то присутствие. Да, это был он.
– Где ты была? Почему убежала? Я думал, что сойду с ума, тебя нигде не было…
Не в силах расстаться в ту ночь они обрели друг друга.
Постепенно жизнь налаживалась. Произошло так, как и предрекал Оренбург. Ангелина вернулась из больницы, они с ребенком жили в большой комнате, Маревна и Диего – в мастерской. Зима была тяжелой, долгой и холодной. Как всегда, не доставало денег, не на что было купить уголь и еду. Все, что Диего зарабатывал, он отдавал Ангелине. Вскоре Маревна почувствовала, что ее присутствие нежелательно. Ангелина всячески давала ей понять, что она – лишняя в их семье.
Ривера и Маревна много работали, они помогали друг другу, пожалуй, это был наиболее плодотворный творческий период для обоих. Невзирая на сложности жизни, постоянную нехватку самого необходимого, они были счастливы. Ривера как-то сказал:
– Знаешь, я давно не испытывал такого желания писать. Это благодаря тебе. Я счастлив. А ты?
– Мое счастье так огромно, что я день и ночь трясусь от страха потерять тебя. Но, знаешь, меня не покидает предчувствие, что я дорого заплачу за эти минуты счастья.
– Не думай о плохом, любимая. Все будет хорошо…
В мастерскую Риверы приходили толпы поклонников современного искусства. Диего с удовольствием говорил о живописи, объяснял подробно смысл каждой линии, каждой кубистической формы, – он много думал, читал, исследовал. Частыми гостями были Матисс, Дягилев, Пикассо. Впрочем, трудно назвать «дружбой» отношения между художниками – ведь они всегда соперники. Отношения Диего и Пикассо были неровными. Диего говорил о нем: «Он – гений рисунка, чуткий и умелый художник. Он хотел быть великим живописцем, и ему это удалось». Пикассо всегда появлялся в мастерской у Риверы неожиданно. Он бесцеремонно брал холсты, переворачивал их, смотрел внимательно, как бы запоминая изображенное. Ривера жаловался Маревне:
– Мне надоел Пабло. Стянет что-нибудь у меня, и все вопят: «Пикассо, Пикассо». А обо мне говорят, что я ему подражаю. Кончится тем, что я его как-нибудь вышвырну из мастерской.
Однажды они, действительно, чуть не подрались, у Диего начался один из его припадков, и он едва не проломил голову Пикассо своей тяжелой тростью. С тех пор их отношения стали более чем прохладными.
Совместная жизнь Риверы и Маревны в одной мастерской вызывала массу пересудов у общих знакомых. Ее все осуждали, говорили, что она разбила дружную некогда семью, забрала мужа у Ангелины. Все эти пересуды приводили к постоянным выяснениям отношений, скандалам. Однажды, когда у Риверы случился тяжелый припадок, Маревна терпеливо за ним ухаживала, стараясь успокоить «своего большого ребенка», – как она его называла. Он никак не мог успокоиться. Его лицо стало серым, глаза закатились, были видны только белки. Внезапно он заговорил на незнакомом языке, упал на колени перед креслом и заставил Маревну тоже встать на колени рядом с ним. Затем он быстро, умоляющим тоном, произносил что-то на том же неизвестном языке, делая паузы, словно ожидая ответа. Маревна была неподвижна, боясь ему помешать.
Наконец, он повернулся к ней и сказал по-французски:
– Ну вот мы и обвенчались перед одним из моих предков-ацтеков. Он дал согласие на то, чтобы я взял тебя в жены. – Вызов богам был брошен. Предчувствия не обманули Маревну – ей пришлось дорого заплатить за каждый миг счастья.
Жизнь с Диего Ривера напоминала страстные и чувственные мексиканские мелодии, столько в ней было трагизма, безысходности. Полосы отчаяния перемежались периодами огромного женского счастья. Диего был невероятно ревнив. Увидев у Пикассо рисунок обнаженной натурщицы, он решил, что Маревна позировала ему. Напрасно она старалась объяснить, что существует сходство между всеми обнаженными женскими телами, его охватил приступ бешенства, он заломил ей руки за спину, схватил складной нож, который лежал на столе, и приставил его лезвием к горлу Маревны. Она умоляла его пощадить ее, любящую и преданную ему Маревну.
«Его, так же, как и меня, била дрожь. Я почувствовала как нож вонзается в горло. И потеряла сознание. Придя в себя, я увидела, что лежу на полу, в нескольких дюймах от меня валяется нож. Риверы не было. Шею жгло, я поднялась, дотащилась до зеркала и увидела, что вся в крови», – эти строки из воспоминаний Маревны трудно читать спокойно.
Маревне пришлось переехать из мастерской Диего – Ангелина сказала, что это сущая пытка – жить в таких условиях, она все слышит из своей квартиры. Маревна получала от Юры, пасынка Горького, небольшие суммы денег, это позволило ей снять мастерскую и оплатить первый месяц проживания.
Юра все время звал Маревну приехать в Москву, где Горький покажет ее знаменитому врачу Мечникову, он быстро поставит ее на ноги. Макс Волошин писал, что они с матерью ждут ее в Ялте, где теплое море, ласковое солнце и есть все необходимое чтобы восстановить здоровье Но она не могла оставить Риверу, уехать из Парижа, она была не в состоянии жить без него, ее сжигала страсть, которая вызывала удивление у всех, кто знал художницу. «Ты сошла с ума со своей страстью к Ривере, – говорила ее приятельница Дагуся, художница из Тифлиса, – вокруг столько мужчин, намного интереснее твоего чудовища, они готовы проявить к тебе внимание и обеспечить безбедное существование. Что ты нашла в этой горилле?»
Маревна не могла ответить на этот вопрос. Это было настоящее наваждение. Периоды влюбленности сменялись приступами ревности. В один из таких моментов Маревна ткнула его ножом в затылок, ей хотелось сделать ему так же больно, как когда-то сделал он.
«Но он лишь расхохотался и, промокая кровь, струившуюся по рубашке, весело сказал:
– Маревна, ты мне льстишь.
– Ты тоже польстил мне, – сказала я, показывая безобразный рубец на шее. – У меня эта отметина сохранится до самой смерти.
И у него она тоже сохранилась: когда он уезжал в Мексику, я видела небольшой побелевший рубец на шее, чуть ниже линии волос».
