Канарис одобрительно выслушал мои довольно общие рассуждения о положении IIIF в Нидерландах и спросил, каковы мои впечатления от нескольких проведенных здесь недель.
– Только старайтесь покороче, – сказал он. – Всем известно, что ничей предшественник никогда не справлялся со своими обязанностями.
Все одобрительно усмехнулись, обрадовавшись, что избавлены от необходимости обсуждать неприятные вопросы.
На этот раз Канарис снова остановился в Вассенаре у своего старого друга, капитана Ричарда Патцига. До 1937 года этот почти семидесятилетний человек, известный как «дядя Ричард», был одной из главных фигур штаба абвера при ОKB в Берлине, где в то время возглавлял отдел контрразведки. С 1938 года Патциг, удивительно хорошо сохранившийся, жил в Вассенаре, где за ним присматривала «тетя Лена» – его экономка, секретарь и доверенное лицо, посвященная во все его служебные тайны. Перед войной Патциг из этого эльдорадо отпускников и бездельников под личиной представителя немецких железных дорог растянул свою паутину для борьбы с английской разведкой, действовавшей в Голландии. На картах в Берлине станция «П» отмечалась как источник многих сверхсекретных сведений, почерпнутых из докладов Патцига. После мая 1940 года и учреждения Аст-Нидерланды станция «П» получила официальный статус. Но она по-прежнему сохраняла подотчетность непосредственно Берлину, и никто из нас толком не знал, чем занимается старый дядя Ричард.
Его дружба с Канарисом насчитывала почти сорок лет, с того времени, когда Канарис был кадетом на имперском флоте, а Патциг – его офицером-инструктором. После Первой мировой войны оба они перешли на работу в разведку, с которой Канарис познакомился еще в 1916 году, возглавляя в Мадриде службу морского шпионажа, целью которой была слежка за действиями союзников на Средиземном море. О подвигах Канариса во времена Первой мировой войны ходили бесчисленные легенды. Когда его крейсер «Дрезден» был потоплен в 1915 году, Канарис был интернирован в Чили, но сбежал и в 1916 году пробрался в Германию через вражеские посты, выдавая себя за чилийского коммерсанта. В 1917 году его взяли в плен и приговорили к смерти итальянцы, но он сумел вернуться в Испанию в своей обычной авантюрной манере.
Машина исправно бежала вперед. Брюссель, Мобеж, Ле-Като, Лаон, Суассон – все напоминало о Первой мировой войне. Не потому ли эти воспоминания были такими четкими, что эта богатая холмистая страна с древними усадьбами и полупустыми деревнями составляла резкий контраст с ухоженной и крайне благообразной Голландией? Над всем Иль-де-Франсом светило солнце, и, глядя на нежные бледно-голубые тени на южном горизонте, я снова и снова возвращался в мыслях к цели своего пути – к Парижу.
Немецкий военный патруль у ворот Сен-Дени почти не обратил на меня внимания – штатские немцы в машинах с французскими номерами стали здесь обычным явлением… На этот раз я хотел побывать в Париже как гражданское лицо и остановиться на своей старой квартире, где домохозяйка знала меня как господина Герхардтса, «месье доктора». По этой причине перед выездом из Гааги я повесил на машину французские номера. У меня имелось специальное письменное разрешение производить такую замену в любой момент по своему желанию – это был пропуск, выданный начальником штаба армии во Франции, позволявший свободно ездить с немецкими либо французскими номерами, как в форме, так и без нее. Более того, я имел право пересекать границы Германии и оккупированных стран в любое время и в любом месте и посещать любые запретные зоны и военные объекты. Лицам, сопровождавшим меня, не требовались пропуска, если я поручусь за них. Этот всеобъемлющий документ нес на себе печати и подписи начальников патрульной службы во Франции, Бельгии и Голландии. Как правило, я пользовался обычными командировочными предписаниями и проездными документами, чтобы не злоупотреблять этими привилегиями, но когда – особенно в более поздние годы – приходилось быстро действовать и переправлять лиц разной национальности через границы и запретные зоны, не тратя времени на общепринятые формальности, мой пропуск оказывался весьма полезным. Разумеется, он не был выдан на конкретное имя, а начинался со слов: «Лицо, отвечающее вышеприведенному описанию…» Благодаря этому я всегда мог пользоваться различными псевдонимами, на которые мне выписывались другие пропуска. Нельзя было позволять, чтобы неизбежные и разнообразные контакты с местным населением за долгий период оккупации превратились в бреши, через которые вражеская разведка могла бы проникнуть в немецкую антишпионскую организацию.
Я все равно что вернулся домой, снова оказавшись в Париже – где, в отличие от всех других городов мира, чужестранец находит вторую родину. Ведь как было в мае 1940 года? Не успели затихнуть последние отзвуки боев, как Париж сам с поразительной легкостью и быстротой покорил пораженных победителей. Мы вторглись незваными пришельцами, и никто не мог бы сказать, что нас ждал теплый прием, однако ничто не могло помешать нам пасть жертвами неотразимого парижского очарования.
Через переполненный ресторан отеля «Лютеция» я прошел к своему старому столику, по пути обмениваясь приветствиями. Каждый из тех, кто обедал за этими маленькими столиками, работал на абвер. Здесь были офицеры, секретари, ассистенты. Почти все мужчины – старше сорока или пятидесяти, почти ни одной женщины старше тридцати. Пестрая мешанина ярких летних платьев, официальной или спортивной одежды и аккуратных форменных мундиров.
Большая лысая голова «папы» Федера была полна забот, которые ему доставляла команда плутов, оставшихся от меня в наследство, и он едва дождался кофе, поданного ему в кабинет, прежде чем начать разговор. Кресло зловеще поскрипывало под тяжестью его тела, покрывшегося потом, пока он возбужденно изливал жалобы на моих друзей и бывших сотрудников. Было ясно, что мне следует вылить масла на это бушующее море возмущенной казенщины и оскорбленного достоинства. Напряжение слегка ослабло, когда я задал Федеру пару вопросов о том, как обстоят дела с некоторыми важными контактами, которые я оставил ему в наследство. За время моего отсутствия не произошло ничего существенного, но он с удовольствием ухватился за эту возможность, чтобы оседлать любимого конька в присутствии коллеги-профессионала.
Немного погодя я без труда сумел убедить его в необходимости разделить «команду». Арно и Освальд отправлялись со мной в Голландию, а остальные окончательно включались в состав отдела IIIF Аст-Париж. Это соглашение было скреплено вечерней пирушкой с моими людьми.
Дззз… дззз… дззз…
