И Рид немедленно писал рассказ или очерк. Впрочем, писал он непрерывно и без советов. И о том, что рождалось в его пылком воображении, и о том, что видел в действительности. А видел он с каждым днем пребывания в Нью-Йорке все больше и больше.
В июне 1912 года из дома пришла плохая весть: отец тяжело болен, безнадежно. Бросив все дела, Джек курьерским поездом выехал в Портленд. Он застал отца еще живым.
Чарльз Джером Рид умирал. Он оставлял этот мир с чистой совестью и сознанием выполненного долга. Эта гордость умирающего потрясла Джека. Только теперь он почувствовал, как дорог ему отец, как много он ему дал. Чарльз Рид не оставил жене и детям большого состояния. Но его сыновья получили хорошее образование, были честными людьми и могли претендовать на успех. Горькие чувства, обуревавшие Джека, усугублялись тем, что он видел затаенную радость на лицах некоторых видных горожан, которым в свое время его отец прищемил хвосты. Потом он понял, что эта скрытая ненависть — лучшее свидетельство гражданского мужества его отца.
Чарльз Джером Рид умер 1 июля 1912 года. Это была первая смерть, которую увидел его сын собственными глазами. На свежей могиле Джек написал стихи. Они начинались так:
Спокойно он лежит здесь
В доспехах из храбрости, которые мог носить
только он один…
Лишь теперь, когда отца не стало, Джек осознал в полной мере, что отец «всю свою жизнь положил на то, чтобы мы могли жить как дети богатых родителей. Он и мать всегда давали нам больше, чем мы просили, как в предоставлении нам свободы и самостоятельности, так и в отношении материальных благ. И в тот день, когда мой брат окончил колледж, отец заболел, не выдержав страшного напряжения, и умер несколько недель спустя. Мне всегда казалось злой иронией судьбы, что он не дожил до того, чтобы лицезреть мои скромные успехи».
После похорон Джек хотел было сразу вернуться в Нью-Йорк. Только в работе он видел убежище от тоски. Но семейные дела требовали его присутствия в Портленде, и он задержался здесь на три месяца. Плодом его творчества за это время явилась сатирическая поэма «День в Богемии». — В ней Джек описал в ироническом плане жизнь и нравы того литературно-артистического мира, центром которого был Гринвич-Виллидж. Поэма не отличалась особенной глубиной и серьезными обобщениями, но в ней было много метких и язвительных наблюдений, особенно в сжатых, лаконичных портретах знакомых журналистов, поэтов, художников.
В конце сентября Рид вернулся в Нью-Йорк и с удвоенной энергией стал бомбардировать журналы и газеты рассказами, очерками, стихами.
Линкольн Стеффенс время от времени просматривал творения Рида и каждый раз сожалеюще цокал языком:
— Не то. Ты еще не нашел свою линию, Джек.
Рид бесился, рвал в клочья очередной рассказ. Потом садился к столу и переписывал его заново. В эту-то пору он, как ему казалось, обнаружил своего главного врага — сытость, и его литературную жвачку — низкосортное чтиво. И он принялся высмеивать богачей, вонзая в их заплывшие жиром мозги свои булавки. В ту пору они казались ему острыми укусами, но были, в сущности, лишь насмешкой над обывательской глупостью со сравнительно безобидной примесью социального разоблачения. Некоторые из этих куплетов стоит привести, так как в них — весь Рид 1912 года, с его достоинствами и слабостями.
О журнале «Космополитен», например, он писал:
В каждом моем номере уйма пикантного,
Но все здесь приятно, все элегантно.
Женские губки, сорочки, чулок —
Все дано в меру, только намек.
Любовник услышит в страниц моих шелесте
Намек на красоток скрытые прелести
И многое прочее… Не удивительно,
Что стал бизнесменам я влагой живительной.
Претендующему на либерализм журналу «Аутлук» («Взгляд») Джек посвятил такие строки:
Реформатор я (но в меру),
И реформа, так сказать,
Мой практичный символ веры.
За нее есть смысл стоять.
Возвышайся всяк, как можешь.
Сплоховал — в тюрьму изволь.
Курс неясен мой. Так что же.
Он доходен — вот в чем соль.
Все эти стишки Джека, так же как и его лирика, восторженно встречались в кругу, увы, довольно малочисленном, его почитателей. Но сам он в душе понимал, что все это, выражаясь словами Сеффенса, «не то». В конце концов прекрасным зимним вечером Джек в приступе своеобразного отчаяния одним махом написал совсем малюсенький рассказ и назвал его «Куда влечет сердце». Это был его первый вклад в журнал «Мэссиз» («Массы»).
На Девятнадцатой Восточной улице Нью-Йорка был маленький, захудалый ресторанчик, где собиралась местная богема. Однажды осенью 1910 года там появился молодой длинноногий голландец по имени Пит Влаг. Он носился с мыслью создать журнальчик (для него уже было придумано название — «Мэссиз»), который был бы органом кооперативного движения, а заодно кусал аристократов и проповедовал социалистическую философию. В конце концов такой журнал был создан и с грехом пополам просуществовал целый год. Наивысшим его достижением была публикация нескольких рассказов Толстого. Но потом в журнале все разочаровались, и он стал быстро хиреть.
Осенью 1912 года группа патриотов журнала решила предпринять героические усилия, чтобы спасти «Мэссиз» и привлечь к участию в нем энтузиастов борьбы за свободу печати. Более того, по их замыслу журнал должен был быть даже марксистским! Одним из самых рьяных сторонников нового «Мэссиз» стал Артур Юнг, художник, прозванный «американским Домье». Это был низенький, коренастый человек лет под сорок, с большой лысиной и острыми, насмешливыми глазами. Он был одновременно до предела флегматичен и феноменально энергичен. В его рисунках, смешных и наивных, скрывалась огромная взрывчатая сила. До мозга костей Юнг был «богемцем», и посему никому в голову не приходило называть его полным именем. До конца своих дней он остался для всех просто Артом, что его вполне устраивало.
Именно Арту первому пришла в голову мысль пригласить в качестве редактора профессора эстетики Колумбийского университета Макса Истмена, человека энергичного, обладающего недюжинным организаторским талантом. Истмен, красивый молодой человек, охотно принял это предложение, хотя и был предупрежден, что должность не оплачивается[4].
Ведущее ядро составили: Макс Истмен, Юджин Вуд, Эллис Джонс, Горацио Винслоу, Джозеф О'Брийен, Лерой Скотт, Шервуд Андерсон, Флойд Делл, Карл Сэндберг, Артуро Джиованитти и другие радикальные писатели и поэты того времени. Были и художники: Арт Юнг, Джон и Алиса Слоан, Морис Беккер. Среди художников после Арта Юнга выделялся, пожалуй, Бордмен Робинсон, худощавый канадец с профилем Мефистофеля и сардонической улыбкой. Робинсон жил в Штатах уже лет пятнадцать и до «Мэссиз» снискал известность своими превосходными рисунками в нью-йоркской «Трибюн».
