Его последнее шоу было одним из самых замечательных танцев смерти, которые нам довелось видеть. В 1994 году, когда у него обнаружили неоперабельный рак, ему предложили подвергнуть его голову криогенной заморозке, с тем чтобы разморозить ее, когда средство от рака будет найдено. После раздумий он отказался. Он умер в постели, в последний день мая 1996 года, с улыбкой на лице, смиренно. Его последними словами были: «Почему бы и нет?» Его останки были кремированы, и часть из них была запущена в космос.
Его рождение и смерть совпали — так же, как у его кумира Марка Твена — с прохождением кометы. Последние два года он жил в постоянной радости. Чем хуже становилось его физическое состояние, тем выше поднимался его дух. «Я сделал все, что хотел», — сказал он самому себе однажды вечером незадолго до смерти. Он был центральной фигурой во времена фантастических перемен, и его наследие так же необузданно разнообразно, как и психоделическое движение, которое он возглавлял. Если мы поймем его жизнь, мы сможем лучше осветить значительный эпизод человеческой истории.
ТИМОТИ ЛИРИ УМЕР
Джон Перри Барлоу[11]
Пару часов назад, в 12:45 пополудни по часам Беверли-Хиллз, старый друг и искуситель моей юности Тимоти Лири сдержал свое обещание «дать смерти лучшее название или умереть творчески». Смиренно, спокойно и бесстрашно он направился в свое последнее путешествие.
За несколько часов до этого, в телефонном звонке язвительному Уильяму С. Берроузу,[12] он сказал: «Надеюсь, что когда-нибудь я стану таким же остроумным, как ты». Он не совершил публичное самоубийство в Интернете, как пугал однажды. Он не дал заморозить свою голову. И не устроил никакого другого спектакля из своей смерти, чего я опасался. Перед концом он окружил себя ангелоподобными двадцатилетними девушками, которые помогали ему путешествовать в Сети, и в их компании мирно отчалил к другим берегам.
Я хотел бы быть с ним в его последний час. Когда я был у него пару недель назад, он сказал: «Когда я буду покидать этот мир, Барлоу, я хочу, чтобы твое лицо было одной из тех последних вещей, которые я буду видеть». Я думаю, это была одна из самых приятных вещей, которые я слышал в своей жизни, и я надеялся осуществить это его пожелание, но смерть в очередной раз доказала нам, что она быстрей, чем кто бы то ни было. Только что раздался телефонный звонок среди этой дождливой вайомингской ночи, и вотя, раздетый, в тем-ноте, думаю над словами, которыми мог бы проводить его.
Два года назад Синтия и я провели свой последний день вместе в обществе Тимми. Когда на следующий день она умерла, я помню, как поразительно ясным стало для нас странное отношение всей нашей культуры к смерти, как сиротливо и стыдно умирать в Америке, и мы обсуждали, как вытащить смерть из чулана, в который ее прячут. И я сделал это, оплакивая свою жену, и продолжаю оплакивать ее, наверное более публично, чем это принято в культуре, которая кичится своим стремлением завоевать и покорить себе все в этом мире.
Но Тимми разрушил эти баррикады. Он просто умер. И он умер, не притворяясь, что «ему с каждым днем все лучше и он вот-вот поправится», не позволяя себе превратить свою смерть в убогий и отвратительный медицинский эксперимент, без потакания идиотической американской привычке тратить 80 % долларов, отпускаемых на медицинское обслуживание, в течение последних шести месяцев жизни.
Он умер без стыда и как всегда наслаждаясь жизнью.
Несколько недель назад насельники коммуны Лири и я взяли напрокат кучу кресел-каталок и отправились на них вместе с ним в House of Blues на Сансет-Стрип. Наверное, в этом месте раньше никогда не видели пятнадцать человек на инвалидных колясках. Мы здорово провели время и, когда ехали обратно, улыбались, думая о том, что участвовали в Последнем Отгяге Тима Лири.
Мы двигались по Сансет-Стрип в западном направлении. Солнце садилось. У розового лимузина, который я взял напрокат, был откинут верх. Две девушки, те, что были веб-подружками Тима, Труди и Камилла, восседали на багажнике, как психоделические королевы на прогулке, и двигались в такт громкой фанк-музыке, которая лилась из приемника. Они обе были прекрасны. Труди выглядела как персонаж из «Нейроманта»,[13] а Камилла словно сошла с полотен Боттичелли. Легкий ветерок обвевал наши лица, а свет был того элегического свойства, которое побуждает людей думать иногда, что Лос-Анджелес, в конце концов, не самое худшее место на свете.
Тимми протянул мне распростертую пятерню, и я ответил ему хлопком. «Жизнь прекрасна!» — крикнул он, стараясь перекричать музыку. В тот момент, когда наши ладони встретились, я увидел в зеркале заднего вида, за качающимися торсами девушек, красную мигалку полицейской машины.
Вне всяких сомнений, то поведение, которое представлялось нам совершенно безопасным и комфортным, было, с точки зрения этой культуры, одним из тех опасных безумств, которые могут привести к летально-му исходу. Кроме того, я только недавно заплатил огромный штраф за то, что позволил своему другу стоять во время движения, высовываясь через люк в крыше моего автомобиля.
Коп остановил нас перед отелем «Беверли-Хиллз». Он выглядел как вожатый в лагере бойскаутов.
«Офицер, — сказал я, кивая в сторону девушек, по-прежнему восседающих на багажнике, — я знаю, что мы не правы. Но, видите ли, дело в том, что мой друг уми-рает и мы просто пытаемся его слегка развлечь». Тим-ми, не говоря ничего, кротко улыбнулся копу и кивнул, когда тот на него посмотрел.
Выглядел он ужасно, но при этом явно был счастлив.
Полицейский взглянул на блаженное выражение лица обтянутого кожей черепа Тимми и потерял свой запал. «Ладно, — сказал он девушкам, — конечно, это все замечательно, но это не значит, что только потому, что он умирает, вы можете так развлекаться. Давайте, залезайте в машину и пристегивайтесь, если хотите ехать дальше». И тут я почувствовал, что смерть словно дохнула на этого парня.
За те тридцать лет, что я знал Тима Лири, я не раз испытывал благодаря ему чудесные и сногсшибательные ощущения. Он был отцом, антиотцом, подельником, и благоговейным поклонником, и служителем всего женственного, что только есть в мире. Мы любили друг друга, и у нас больше общих воспоминаний, чем у меня моих собственных. Но думаю, тот взгляд, которым Тим наградил копа, я не забуду никогда.
Он, как обычно, «сделал властям козью морду», как однажды сказал об этом Олдос Хаксли. Но он сделал это, как всегда, с большим знанием дела. И с любовью.
Америка сподобилась простить Ричарда Никсона, когда он умер. Я надеюсь, что она распространит эту амнистию и на подлинного героя, доктора Тимоти Лири.
