Америка сподобилась простить Ричарда Никсона, когда он умер. Я надеюсь, что она распространит эту амнистию и на подлинного героя, доктора Тимоти Лири.
НЕЗАКОНЧЕННАЯ (Р)ЕВОЛЮЦИЯ: В ПАМЯТЬ О ТИМЕ ЛИРИ
Фрэнк Бэррон[14]
(Речь, произнесенная на поминальной службе в Первой Унитарианской Церкви, Сан-Франциско, 12 июня 1996 года)
Мы собрались здесь для того, чтобы выразить свою скорбь по поводу смерти выдающегося человека и вспомнить замечательные времена и события его выдающейся жизни. Тимоти Фрэнсис Лири был необычным человеком, и он принял значительное участие в создании необычного движения, которое продолжает жить и после его смерти. Для нас, оставшихся здесь и идущих в будущее, это и привилегия и ответственность принимать участие в дальнейшем развитии этого движения.
Это движение получило название «психоделическая революция», хотя лучше было бы назвать его «психоделическая эволюция». Оно связано не только с именем Тимоти и не только — и даже не столько — с психоделическими наркотиками. Главная его заповедь — это борьба за свободу личности, сопротивление всему, что мешает развитию, всем догматическим верованиям. Оно стоит за равные права для рас и полов, за экологически "уважительное отношение к нашей планете и соответственное ему обращение с ней. Мы согласны с запретом тяжелых наркотиков, таких, как героин и крэк-кокаин, но будем продолжать настаивать на необходимости легализации и открытом использовании психоделических наркотиков для ускорения эволюции сознания и умножения положительного знания психохимических агентов этой эволюции.
Я рад, что эта церемония проходит именно здесь, в этой церкви, потому что Тим выступал здесь примерно 35 лет назад. Он был одним из тех, кто читал здесь серию лекций, которые я организовал как факультатив при университете Калифорнии, — восемь в общей сложности, в течение восьми недель. Название, которое я дал этому курсу, было «Тихая революция». Стоит ли говорить, что это провидческое название, с его намеком на гораздо более шумную революцию, которая шла следом, привлекло в эту аудиторию самую передовую и продвинутую публику, равно как и ораторов, каждый из которых впоследствии сыграл свою роль в грядущих событиях.
Первым выступил я, рассказав о креативном процессе в индивидууме, социуме и человеческом сознании в целом. Следом за мной выступал Марк Шорер. Он говорил о креативности в сознании писателя и художника. Марк стал героем среди битников Залива, после своей острой речи в суде в защиту Лоуренса Фер-лингетти. Несмотря на то, что процесс был против книжного магазина City Lights, истинной его целью была попытка очернить поэму Аллена Гинзберга «Вой». Марк назвал поэму «обвинением всем таким гибельным для всего лучшего в человеке элементам современного общества, как материализм, стремление к комфорту и механизация, ведущая к войнам». Поскольку Марк был одним из ведущих критиков, его слово было достаточно веско. Подзащитный был признан невиновным — важное событие в публичной и правовой истории движения битников.
Следом за Шорером, во время третьей недели курса, на сцену выступила Маргарет Мид. На ней было длинное, до пят одеяние, сшитое, я уверен, из мешковины, и при этом она опиралась на большой посох. Она напомнила мне не больше не меньше, как саму Жанну д'Арк, взывающую к своим полкам. Разве коня и доспехов ей не доставало, но их с лихвой заменял ее энтузиазм. Своим сильным резонирующим голосом она звала в атаку. Призыв ее был обращен к женщинам и к наиболее одаренной части мужчин — или это только мне показалось? — произвести революцию в женском сознании. Моя жена Нэнси была среди слушателей, беременная нашим вторым ребенком, будущей Бриджид, и она очень внимательно слушала.
На следующей неделе выступал Джералд Пиэл, из-датель журнала Scientific American, этой Библии передовых ученых. Пиэл высказал новый и кое в чем крамольный взгляд на невероятное ускорение научно-технического прогресса за последние два десятилетия, начиная с расщепления атома и т. д. Похоже, надвигается огромная революция — таков был общий смысл его речи.
Далее выступал Ралф Тайлер, директор Центра передовых исследований в науках о поведении. Он предсказывал колоссальный кризис и в связи с этим необходимость нового творческого подхода в сфере образования, в развитии человеческих и научных ресурсов; учителей надо готовить так, чтобы они были способны творчески оценивать все, что готовит им грядущий информационный взрыв.
Джералд Хёрд, замечательный философ и близкий друг Олдоса Хаксли, выступал следующим. Я приглашал самого Олдоса, но он в то время боролся с неизлечимой болезнью и предложил Хёрду поехать вместо себя. Джералд говорил о необходимости постановки новых вопросов в философии, особенно по поводу отношения индивидуума и государства. «Индивидуум, — отмечал он, — должен быть бдительным в своем сопротивлении всему, что сдерживает его развитие, оказывать противодействие надвигающейся на нас более изощренной форме коллективистского общества». Он также говорил о том, что надо создать новые религиозные ритуалы и святыни, так как прежние явно устарели и не соответствуют новому взгляду на Природу, Жизнь и Человечество. Он предсказывал грядущий кризис, вызванный вакуумом главенствующих религий. Церкви почти пусты уже теперь, говорил он.
А следом выступал Тим с речью, о чем бы вы думали? Если выдумаете, что он говорил об ЛСД или только об ЛСД, вы ошибаетесь. Он взял более широкую тему — расширение человеческого сознания и способы его осуществления. Конечно, он упомянул психоделики, но главным средством для продвижения вперед, к грядущей революции, он назвал новые представления о природе человека.
Еще одним достойным человеком из числа присутствующих в аудитории был юный Майкл Мёрфи, который только что вернулся из ашрама от гуру Ауробиндо в Индии. Он был очень увлечен вопросами эволюции сознания, и особенно пробуждения скрытого потенциала в любом человеке. Майкл позвонил мне, представился и предложил позавтракать вместе — нет, он, конечно, не имел в виду «голый завтрак» (мы были полностью одеты, и даже в галстуках), — чтобы обсудить идею, которую он вынашивал тогда по поводу местечка под названием Эсален. Я предложил привести с собой Тима, и в результате этого ланча на свет появилось много интересных идей. Это был интересный случай творческого процесса в виде потока искр, которые рождаются в ходе обмена идеями.
Я завершил серию встреч, которые в результате вышли за пределы узкого факультатива и вскоре уже охватили не больше не меньше, как шесть больших академических аудиторий в Беркли и Сан-Франциско, где, как я надеялся, нам удастся осуществить синтез наших идей. Я еще не сказал себе: «The times, they are a changing»,[15] но это было на кончике моего языка. Это был ветер, который чуяли все.
