«Год мирного завоевания Константинополя»
В конце 1920 года сотни тысяч русских пришли в Константинополь. Но не только страх перед «варварами-большевиками» подстегивал их. Всколыхнувшиеся в душах екатерининские «греческие мечтания» направили исход к Цареграду — вожделенному центру русского православия. Все разом вспомнили о «щите» древнерусского князя Олега на воротах Константинополя и заговорили о символичности исторического момента. Сама судьба предоставляла им шанс осуществить вековые замыслы Русской империи и наконец-то построить — по аналогии с неудавшейся Крымской республикой — новое цареградское государство. Так им казалось…
Русский политический деятель и публицист В.В. Шульгин, тоже оказавшийся на короткое время в эмиграции в Константинополе, считал, что «в летописях 1920 год будет отмечен как год мирного завоевания Константинополя русскими». Многие поначалу верили в это, несмотря на заявления «трезвых умов», предупреждающих о бесперспективности «греческих иллюзий». Ведь так сложно бывает порой провести черту между понятиями «надежда» и «предположение»!
В. В. Шульгин
По утверждению В.В. Шульгина, подавляющее большинство эмигрантов враз стали «туркофилами» еще и оттого, что на первых порах турки с сочувствием относились к беженцам: «Русским уступают в очереди, с русских меньше берут в магазинах и парикмахерских, выказывают всяческие знаки внимания и сочувствия, и над всем этим, как песнь торжествующей любви, вместе с минаретами вьется к небу глас народа — глас Божий. — «Харош, урус, харош…» Окрыленные, не слишком вдаваясь в подробности истинных причин благорасположения местных жителей, эмигранты поначалу во всех проявлениях русского в Константинополе видели тот самый «щит Олега». «Щит этот в образе бесчисленных русских вывесок, плакатов, афиш, объявления… — писал Шульгин. — Эти щиты — эмблема мирного завоевания — проникли во все переулки этого чудовищного хаоса, именуемого столицей Турции, и удивительно к нему подошли».
О такой мирной молниеносной победе над Царьградом мечтали люди в Крыму, собирая свои пожитки и отправляясь в путь за отступающей армией Врангеля — последнего оплота их надежд остаться в России…
В директиве главного командования Красной Армии от 24 сентября 1920 года, адресованной новому командующему Южным фронтом Михаилу Васильевичу Фрунзе, говорилось: «Южному фронту проявить исключительную энергию для подготовки в кратчайший срок безотказного удара против войск Врангеля и безусловной окончательной его ликвидации…»
Дальше события развивались стремительно. Белогвардейская Русская армия под командованием барона Петра Николаевича Врангеля к концу сентября, победоносно захватив Александровск, Мариуполь, часть Северной Таврии, подойдя к Днепропетровску и границам Донбасса, представляла серьезную угрозу Советской власти. В планы Врангеля входила также операция по проникновению на территорию Правобережной Украины.
Но, похоже, с назначением М.В. Фрунзе командующим Южным фронтом триумфальные победы Врангеля закончились. Первое сокрушительное поражение белогвардейцы потерпели на каховском направлении. Трофеи Красной армии в том бою насчитывали, помимо больших человеческих жертв, 10 танков, 5 бронемашин, 20 орудий, 70 пулеметов противника. Вся техника, по распоряжению Фрунзе, была отправлена в Харьков для ремонта.
М.В. Фрунзе
Однако советская сторона не обольщалась первыми победами. В октябре 1920 года Фрунзе получил от лидера Советской России В.И.
Ленина телеграмму, в которой тот предостерегал командующего от чрезмерного оптимизма: «Помните, что надо во что бы то ни стало на плечах противника войти в Крым.
Готовьтесь обстоятельнее, проверьте — изучены ли все переходы вброд для взятия Крыма». Судя по указаниям большевистского вождя, он тоже неплохо разбирался в военной стратегии и тактике, а также владел исчерпывающей информацией о состоянии дел на фронте.
Очевидно, провал наступления белогвардейских войск на Донбасс и Правобережную Украины внес сумятицу в ряды врангелевской армии и посеял сомнения в успешном исходе борьбы с Красной армией. Но сам командующий, генерал-лейтенант П.Н. Врангель, не отчаивался. Он планировал, если не удастся остаться в Северной Таврии, прочно закрепиться на крымских перешейках и не допустить прорыва советских войск на Крымский полуостров. Угнетала Петра Николаевича не только нехватка сил и средств, но и ненадежность ряда соратников. У командующего не было явных фактических доказательств, но все же ему казалось, что к неудачным военным операциям на каховском направлении имеет отношение командир 2-го армейского корпуса генерал Я.А. Слащев (Слащов). Нет, Врангель не разжаловал офицера, не предал военному суду, но отстранил от командования 2-м армейским корпусом и оставил в ставке офицером для особых поручений. Как показали дальнейшие события, подозрения командующего Белой армией оказались небезосновательными.
Барон П.Н. Врангель среди офицеров. Севастополь. 1920 г.
Удача изменила Врангелю после провала попытки нового похода на Правобережье Украины в районе Кичкас— Никополь — Ток — Грушевка. Решающим оказалось ответное стремительное наступление Красной армии от районов Каховки и Перекопа, попытавшейся окружить врангелевцев. Заключительным аккордом сражения явилось 8 ноября 1920 года, когда Красная армия перешла в наступление — начался штурм Перекопа и Чонгара. Отдельным частям Русской армии Врангеля все-таки удалось вырваться из окружения и уйти в Крым.
Но храбрый генерал-лейтенант умел держать удар. Он использовал любую возможность для отстаивания своей позиции. Даже когда отдельные части Красной армии прорвались в Крым, Врангель не терял надежды. С поручением разведать обстановку в подчиненных ему войсках он отправил Слащева к генералу А.П. Кутепову. Оттуда командующему, за подписью Слащева, последовала телеграмма, тон и содержание которой мог сломить любого военачальника, но только не Врангеля. «Лично видел, — сообщал порученец, — части на фронте — вывод: полное разложение. Последний приказ о неприеме нас союзниками (Антанты) окончательно подрывает дух».
Разжалованный генерал Слащев
В неприятной ситуации с телеграммой был один положительный момент: она подтвердила подозрения Врангеля в неискренности генерала Слащева. Преданный воинскому долгу офицер не позволил бы себе такие формулировки даже в нелицеприятном тексте. Врангель понял: порученец написал не об армии, он непроизвольно сказал правду о себе как о человеке, давно капитулировавшем перед трудностями, забывшем о долге офицера.
