Может быть, было прочитано четверостишие из «Ольги»:
«Вижу череп с брагой хмельною,
Бычьи розовые хребты,
И валькирией надо мною,
Ольга, Ольга, кружишь ты».
Мог прозвучать фрагмент из «Я и вы»:
«Не по залам и по салонам
Тёмным платьям и пиджакам —
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам».
Но что бы ни читал тогда Гумилёв, как бы он ни объяснял, что нужно сделать, чтобы стихи получались хорошими, вскоре балтфлотовского пайка его лишили.
А в Риге в тот момент должны были начаться переговоры о завершении противостояния в Белоруссии войск Польши и Красной армии. В качестве корреспондента петроградских и московских газет в столицу Латвии должна была поехать Лариса Рейснер. Но перед самым отъездом её вновь свалил жесточайший приступ тропической лихорадки. Лев Никулин вспоминал, что она…
«… с температурой выше 40 градусов, похожая на восковую статую, почти без сознания лежала на диване».
Но в Ригу Лариса всё же поехала, участвовала в переговорах сторон, а на последнем вечере (20 октября – после подписания мирного договора) ошарашила всех. Об этом она сама написала:
«Мы с командармом нашим Егоровым – он был военным экспертом на конференции – прошлись в мазурке, и какой эффект! Их дамы побледнели от злости, особенно эти пани, графини».
А Маяковский 5 ноября написал ещё два письма в ту же коллегию Госиздата («копия ЛИТО и А.В.Луначарскому») в связи с «издевательством над автором», которое, по его мнению, совершало издательство, по-прежнему не спешившее издавать его поэму Поэт, в частности, заявлял:
«На писание этой книги мною потрачено полтора года. Я отказался от наживы путём продажи этой книги частному издателю, я отказался от авторства, пуская её и без фамилии, и, получив единогласное утверждение ЛИТО, что эта книга исключительна и агитационна, вправе требовать от вас внимательного отношения к книге.
Я не проситель в русской литературе, а скорее её благотворитель. (Ведь культивируемый вами и издаваемый пролеткульт потеет, переписывая от руки «150 000 000».) Ив конце концов мне наплевать, пусть книга появляется не в подлиннике, а плагиатами. Но неужели среди вас никто не понимает, что это безобразие?
Категорически требую – верните книгу. Извиняюсь за резкость тона – вынужденная.
Влад. Маяковский».
Осип Брик, который наверняка знал, о чём на самом деле говорится в поэме «150 000 000», мог высказать Маяковскому свои соображения по поводу того, почему её не печатают. Ведь кто-то мог докопаться до её сути и понять, кто выведен в образе Вильсона. И тогда могли возникнуть весьма большие неприятности, по сравнению с которыми отказ печатать выглядел бы детской шалостью. То, что станет с подследственным автором, если за него возьмётся ВЧК, Осип Максимович мог рассказать (и, надо полагать, рассказывал) весьма красочно и с многочисленными примерами.
Маяковский задумался.
Но пока ему ничего не угрожало – 15 ноября 1920 года коллегия Наркомпроса на своём заседании жалобу поэта рассмотрела и приняла решение: «150 000 000» печатать.
Вечера поэзии в Москве организовывал в ту пору член правления Союза поэтов Фёдор Долидзе. Эти мероприятия Матвей Ройзман охарактеризовал так:
«Налицо был не только материальный, но и литературный успех».
Осенью 1920 года Долидзе задумал устроить суд над имажинистами, которые стремительно завоёвывали популярность. В Москве появились афиши:
«БОЛЬШОЙ ЗАЛ КОНСЕРВАТОРИИ
(Б.Никитская)
В четверг, 4-го ноября с.г.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ
«СУД НАД ИМАЖИНИСТАМИ»
Литературный обвинитель Валерий Брюсов
Подсудимые имажинисты И.Грузинов, С.Есенин, A. Кусиков, А.Мариенгоф, B. Шершеневич.
Гражданский истец И. А. Аксёнов
12 судей из публики
Начало в 7 1/2 час. вечера».
Реклама имела успех – желавших побывать на необычном суде было очень много.
Матвей Ройзман:
«Билеты были распроданы задолго до вечера, в гардеробной было столпотворение вавилонское, хотя большинство посетителей из-за холода не рисковали снять шубу…
В зале, хотя и слегка натопленном, всё-таки было прохладно. Народ не только стоял вдоль стен, но и сидел на ступенях между скамьями.
Имажинисты пришли на суд в полном составе. На эстраде стоял длинный, покрытый зелёным сукном стол, а за ним сидели двенадцать судей, которые были выбраны из числа слушателей, а они, в свою очередь, из своей среды избрали председателя. Неподалёку от судей восседал литературный обвинитель -
Валерий Брюсов, рядом с ним – гражданский истец Иван Аксёнов; далее разместились свидетели обвинения и защиты».
Началось «судебное» заседание, о котором – всё тот же Матвей Ройзман:
«Цитируя наизусть классиков поэзии и стихи имажинистов, Брюсов произнёс обвинительную речь, окрасив её изрядной долей иронии. Сущность речи сводилась к тому, что вот имажинисты пробились на передовые позиции советской поэзии, но это явление временное: или их оттуда вытеснят другие, или они… сами уйдут. Это покушение на крылатого Пегаса с негодными средствами».
Затем выступали другие обвинители, защитники обвиняемых и сами обвиняемые – имажинисты.
Матвей Ройзман:
«Хорошо выступил Есенин, очень умно иронизируя над речью обвинителя Брюсова, Сергей говорил, что не видит, кто мог бы занять позицию имажинистов: голыми руками их не возьмёшь! А крылатый Пегас ими давно оседлан, и имажинисты держат его в своём „Стойле“. Они никуда не уйдут и ещё покажут, где раки зимуют».
Затем обвиняемым было предоставлено «последнее слово», и они выступили с чтением стихов. Последним выступил Сергей Есенин. На этом вечере он познакомился с Галиной Артуровной Бениславской, работавшей секретаршей в ВЧК. Она потом написала в воспоминаниях:
«Короткая, нараспашку оленья куртка, руки в карманах брюк и совершенно золотые волосы, как живые. Слегка откинув назад голову и стан, начинает читать:
Плюйся, ветер, охапками листьев,
Я такой же, как ты, хулиган…
Что случилось после его чтения трудно передать. Все вдруг повскакали с мест и бросились к эстраде, к нему. Ему не только кричали, его молили: «Прочтите ещё что-нибудь». И через несколько минут, подойдя уже в меховой шапке с собольей оторочкой, по-ребячески прочитал ещё раз «Плюйся, ветер…»».
