Валерий Брюсов несколько раз принимался звонить своим председательским колокольчиком, потом бросил его на стол и сел, скрестив на груди руки».
Шум поднялся такой, что Маяковского не стало слышно.
Матвей Ройзман:
«Тогда поднялся с места Шершеневич и, покрывая все голоса, закричал вовсю в свою "лужёную " глотку:
– Дайте говорить Маяковскому!
Слушатели смолкли, и оратор продолжал разносить имажинистов за то, что они пишут стихи, оторвавшись от жизни…
Потом выступил Шершеневич и начал громить футуристов, заявляя, что Маяковский валит с больной головы на здоровую. Это футуристы убили поэзию. Они же сбрасывали всех поэтов, которые были до них, с парохода современности.
Маяковский с места крикнул Вадиму:
– Вы у меня украли штаны!
– Заявите в уголовный розыск! – ответил Шершеневич. – Нельзя, чтобы Маяковский ходил по Москве без штанов!».
После Шершеневича, который считался блестящим оратором, Брюсов объявил Есенина.
Иван Грузинов:
«Вопреки обыкновению, на этот раз много говорил Есенин».
Матвей Ройзман:
«Мне трудно сосчитать, сколько раз я слышал выступление Сергея, но такого, как тот раз, никогда не было!»
И тут к Есенину присоединился Маяковский.
Галина Бениславская:
«Через весь зал шагнул Маяковский на эстраду. А рядом с ним, таким огромным и зычным, Есенин пытается перекричать его: "Вырос с версту ростом и думает, мы испугались, – не запугаешь этим"».
Лидия Сейфуллина:
«На стол президиума вскочил худой и невысокий Есенин в щегольском костюме. Озлобленный совсем по-детски, он зачем-то рванул на себе галстук, взъерошил напомаженные блёкло – золотистые волосы, закричал звонким и чистым, тоже сильным голосом, но иного, чем у Маяковского, тембра:
– Не мы, а вы убиваете поэзию! Вы пишете не стихи, а агитезы!
Густым басом, подлинно как «медногорлая сирена», отозвался Маяковский:
– А вы – кобылезы…»
Матвей Ройзман:
«Есенин стоял без шапки, в распахнутой шубе серого драпа, его глаза горели синим огнём, он говорил, покачиваясь из стороны в сторону, говорил зло, без запинки.
– У этого дяденьки – достань воробушка – хорошо повешен язык, – охарактеризовал Сергей Маяковского. – Он ловко пролез сквозь угольное ушко Велимира Хлебникова и теперь готов всех утопить в поганой луже, не замечая, что сам сидит в ней… А ученик Хлебникова всё ещё куражится, – продолжал Есенин. – Смотрите, мол, на меня, какая я поэтическая звезда… А я без всяких прикрас говорю: сколько бы ни куражился Маяковский, близок час гибели его газетных стихов. Таков поэтический закон судьбы агитез!
– А каков закон судьбы ваших «кобылез»? – крикнул с места Маяковский.
– Моя кобыла рязанская, русская. А у вас – облако в штанах! Это что русский образ? Это подражание не Хлебникову, не Уитмену, а западным модернистам…»
Маяковский своим громовым голосом принялся возражать.
Лидия Сейфуллина:
«Чтобы заставить его замолчать, Есенин принялся надрывно кричать свои стихи.
Маяковский немного послушал, усмехнулся и начал читать свои.
Аудитория положительно бесновалась. Свистки, аплодисменты, крики. А Маяковский читал спокойно, отчётливо, прекрасно. И «стихия» усмирилась. Наступила тишина. Стихи Маяковского прозвучали над разношёрстной толпой посетителей литературных диспутов действительно «как ласка, и лозунг, и штык, и кнут». Они победили не только словесной выразительностью, но и политической своей насыщенностью. Уходя с вечера, их повторяли и те, кто сначала не хотел слушать Маяковского».
Матвей Ройзман:
«Перепалка на суде шла бесконечная. Аудитория была довольна: как же, в один вечер слушают Брюсова, Есенина, Маяковского, имажинистов, которые в заключение литературного судебного процесса стали читать стихи».
Лидия Сейфуллина:
«Поздней ночью, возвращаясь в своё холодное убежище Бензеля с его „благородными сиротами и вдовами“, мы хором декламировали:
– Кто там шагает правой?
– Левой!
– Левой!
– Левой!»
Казалось бы, на этом суд имажинистов над литературой завершился. Однако у него было неожиданное продолжение.
Когда вечер в Политехническом музее подошёл к концу поэт Рюрик Ивнев предложил коллегам-имажинистам немного отдохнуть.
Матвей Ройзман:
«Мы расселись в примыкавшей к эстраде комнате.
Вдруг до меня донеслись чёткие слова:
– Граждане имажинисты…
Я открыл глаза и увидел командира милиции с двумя шпалами в петлицах, который вежливо отдавая приветствие, предлагал нам всем последовать за ним в отделение.
Яков Блюмкин
Неожиданно из угла комнаты раздался внушительный бас: – Я – Блюмкин! Доложите вашему начальнику, что я не считаю нужным приглашать имажинистов в отделение».
Как видим, Яков Блюмкин неожиданно (и, главное, вовремя) вступился за своих друзей и коллег. И показал им, как важно и как полезно иметь связи с всесильной ВЧК.
На этот вечер Блюмкин пришёл не один, а в компании с Яковом Серебрянским и его женой Полиной.
Матвей Ройзман:
«… мы все отправляемся ужинать в «Стойло Пегаса». Идёт с нами и Блюмкин. Вокруг нас движутся все имажинисты, наши поклонники и поклонницы. Блюмкин шагает, окружённый кольцом людей. Так же, в кругу молодых поэтов и поэтесс, уходил он из клуба поэтов и из «Стойла Пегаса». Как-то Есенин объяснил, что Яков очень боится покушения на него. А, идя по улице, в окружении людей, уверен, что его не тронут.
– Я – террорист в политике, – сказал он однажды Есенину, – а ты, друг – террорист в поэзии!»
Служивший в ВЧК Матвей Ройзман в конце 1920 года был переведён из клуба Чрезвычайного отряда по охране Центрального правительства в клуб Революционного Совета республики. И он вспоминал:
«В этот клуб заходили сотрудники Реввоенсовета. Они говорили, что наркомвоенмор считает Блюмкина храбрым человеком, сорвиголовой».
Напомним, что наркомвоенмором и главой Реввоенсовета был тогда Лев Троцкий, который, выступая 6 ноября 1920 года с докладом о третьей годовщине Октябрьской революции, сказал: «То положение, о котором я говорил – 80 процентов человеческой энергии, уходящей на приобретение жратвы, – необходимо радикально изменить. Не исключено, что мы должны будем перейти к общественному питанию, то есть все решительно имеющиеся у нас на учёте советские работники, от Председателя ЦИК до самого молодого рабочего, должны будут принудительно питаться в общественных столовых при заводах и учреждениях».
