Тут необходимо сделать существенную оговорку: по законам дуэли той эпохи вызвавший — а именно таковым был Дантес — обязан был стрелять только в обидчика: он не имел права обратить оружие вверх или в сторону, поскольку в таком случае признавался бы трусом и подлецом. Если учесть, каким отличным и натренированным стрелком был Дантес, создается впечатление, что в действительности он пальнул не целясь, лишь бы выстрелить, но вынужден был при этом рассчитывать на то, чтобы ранить противника — иначе дуэль возобновилась бы. Ведь Пушкин жаждал смерти! Отнюдь не своей, как пытаются утверждать некоторые исследователи, но смерти любимца Геккерена. Вообще в данном случае всегда необходимо помнить — на самом деле дуэль шла между поэтом и посланником, и ненависть Пушкина была столь сильна, что он, не имея возможности вызвать на дуэль подлинного врага, хотел нанести ему как можно более болезненную душевную рану — убить его любимого приемного сына.
Раненный в живот Пушкин упал на шинель Данзаса, но нашел в себе силы, чтобы лежа прицелиться и выстрелить. Пока поэт целился, Дантес стоял правым боком, согнув правую руку в локте, чтобы закрыть грудь, и разряженным пистолетом прикрывал себе голову. Такое положение входило в дуэльные правила, и винить за это Дантеса в трусости просто непорядочно. Пуля Пушкина пробила французу правое предплечье и отрикошетила о пуговицу его мундира. Дантес упал. Поэт крикнул: «Браво!»
Но Дантес быстро поднялся — ранение было неопасным.
Поддерживавший поэта Данзас вызвался стреляться с французом, чтобы отомстить, но Пушкин сразу ответил:
— Нет-нет! Мир, мир!
Эти же слова он повторил самому Дантесу. Так что приходится удивляться тем исследователям, которые пишут, что, знай поэт, кому принадлежит карета, в которой его отвезли домой, он бы ни за что не согласился в нее сесть. Вообще порой складывается впечатление, что некоторые пушкиноведы, никогда не державшие оружия в руках, больше жаждут крови Дантеса, чем некогда Пушкин.
К такой категории относятся и те, кто начал раздувать всевозможные сплетни о так называемых «нарушениях» в процедуре дуэли, которые и привели к гибели поэта, о целенаправленном создании условий, когда убийство Пушкина стало неизбежным. Обо всем рассказывать не станем, поскольку и сами версии, и аргументация их настолько дилетантские, что не стоит тратить на них время. Расскажем о самой смешной — о кольчуге (панцыре, бронежилете), которую якобы надел Дантес, отправляясь на дуэль!
Сплетня эта появилась уже в советское время. В 1930-х гг. В. В. Вересаеву какой-то архангельский литератор рассказал о некоей старинной книге, в которой имелась запись о приезде в их город посыльного от барона Геккерена. Поселился тот человек на улице Оружейников. Вот эта информация и стала основой для сочинения любителями жареного сплетни о кольчуге.
Официально эта версия обрела жизнь в 1963 году, когда была распространена аппаратом ТАСС по всем более или менее крупным периодическим изданиям СССР под сенсационным названием «Эксперты обвиняют Дантеса». Под «экспертами» понимался врач, специалист по судебной медицине В. А. Сафронов, напечатавший в 1963 году в журнале «Нева» статью о дуэли Пушкина[165].
Тогда же эти выдумки были опровергнуты профессиональными учеными, в частности кафедрой судебной медицины ЛГУ В им. С. М. Кирова, где тогда работал В. А. Сафронов. Но это были годы хрущевской «оттепели», разгул так называемой демократии, когда официоз предпочитал слухи и сплетни, а настоящие ученые полагались ретроградами.
О чем же писали настоящие ученые? Да хотя бы о том, что, надень Дантес кольчугу, он бы был поражен не только пулей Пушкина, но и разбитыми ею кольцами кольчуги! А панцырей, способных выдержать такой силы выстрел с такого расстояния, в то время просто не существовало. Тем более бронежилетов… И т. д. и т. п.
Но сплетня получила распространение не только в СССР, но и за рубежом, в частности во Франции, и благополучно гуляет по страницам желтой прессы по сей день. Появились даже рассуждения о «сговоре» Данзаса и д’Аршиака с целью убийства русского гения!!!
15
У смертельно раненного Пушкина было сильное кровотечение. По расчетам медиков, пока его везли в санях до Комендантской дачи, поэт потерял около 2 литров крови. Перевязать его было нечем.
Далее Дантес предложил Данзасу свою карету, которую прислал барон Геккерен. Пушкину сказали, что карета нанята его секундантом. В ней Александра Сергеевича и привезли домой.
Диагноз врачей был такой: пуля пробила кишечник в нескольких местах, раздробила часть крестцовой кости и застряла близ нее. Выздоровление при таком диагнозе было нереально. Оставалось только ждать конца. Агония длилась 46 часов — по мере развития перитонита.
Часто спрашивают: можно ли было спасти Пушкина в наше время?
Непредвзятый анализ говорит о том, что вероятность выздоровления (и то лишь частичного) была бы не более 50 %. Часто приводят такой пример. 7 июня 1926 г. писатель Андрей Соболь, тяжело переживавший гибель своего друга Сергея Есенина, вышел к памятнику Пушкину на Тверской и из нагана выстрелил себе в правую сторону живота — он намеревался получить примерно такую же рану, что сгубила Александра Сергеевича. Через двадцать минут Соболь уже был на операционном столе. Врачи сделали все возможное, но самоубийца умер через три часа, столь тяжелыми оказались повреждения.
Будучи предупрежденным о скорой кончине, Пушкин со смирением отнесся к своему положению, «…он вновь убедился в неминуемой близкой кончине и ожидал ее спокойно, наблюдая ход ее как в постороннем человеке, щупал пульс свой и говорил: вот смерть идет! Спрашивал: в котором часу полагает Арендт[166], что он должен умереть, и изъявлял желание, чтобы предсказание Арендта сбылось в тот же день. Прощаясь с детьми, перекрестил он их. С женою прощался несколько раз и всегда говорил ей с нежностью и любовью» (П. А. Вяземский). При этом поэт, невзирая ни на какие мольбы, запретил входить в его комнату Александре Николаевне, лишь передал ей через В. Ф. Вяземскую какой-то памятный предмет.
Император, наследник, великая княгиня Елена Павловна постоянно посылали узнавать о здоровье Пушкина; от Николая I приезжал Арендт несколько раз в день.
В. А. Жуковский вспоминал: «В это время приехал доктор Арендт. «Жду царского слова, чтобы умереть спокойно», — сказал ему Пушкин. Это было для меня указанием, и я решился в ту же минуту ехать к государю, чтобы известить его величество о том, что слышал. Надобно знать, что, простившись с Пушкиным, я опять возвратился к его постели и сказал ему: «Может быть, я увижу государя; что мне сказать ему от тебя». — «Скажи ему, — отвечал он, — что мне жаль умереть; был бы весь его».
