октябре 1932 года был направлен в качестве посла в Лондон.
При этом Литвинов особенно подчеркивал необходимость связей с „хозяевами Англии“ — консерваторами (а таких связей у нас в то время почти не было), ибо лейбористов (с которыми у нас были связи) он считал лишь „приказчиками“. Выполняя директиву наркома, я постепенно и не без труда установил хорошие деловые отношения (а не какие-то „особые лично доверительные“) с 40–50 виднейшими политиками консервативной, либеральной и лейбористской партий, список которых я огласил на судебном следствии. Это были именно хорошие деловые отношения, так как я не могу припомнить ни одного случая, когда бы я встречался с кем-либо из названных лиц без какой-либо целевой установки, связанной с моей дипломатической работой; но встречаться нередко приходилось если не в посольстве, то, как это принято в Англии, в их частных домах или имениях, в ресторанах, клубах и т. п. Однако деловой характер свиданий от того нисколько не менялся. Поддерживая описанные отношения с видными английскими политиками, я просто выполнял свой долг.
Еще более странен второй пункт обвинения, который гласит:
„На протяжении многих лет он, под видом взаимного обмена информацией, передавал им (т. е. Черчиллю, Идену и др.) сведения о Советском Союзе и о внешнеполитическом курсе и мероприятиях Советского правительства“ (упоминание о „сговоре“ с названными лицами, имевшееся в редакции обвинение от 23 декабря 1954 г., теперь выброшено).
Тут все непонятно. Закон запрещает выдачу или разглашение государственной тайны, но ни на предварительном, ни на судебном следствии мне не было предъявлено, да и не могло быть предъявлено ни одного факта выдачи или разглашения мной какой-либо государственной тайны. Таких преступлений на моей совести нет.
Закон, однако, не запрещает сообщать иностранцам правильные „сведения о Советском Союзе и о внешнеполитическом курсе и мероприятиях Советского правительства“, поскольку они не являются государственной тайной. А посол даже обязан по долгу службы в целях борьбы с антисоветской пропагандой возможно шире распространять такие сведения. И я это постоянно делал в течение всех одиннадцати лет моей работы в Лондоне в качестве советского посла, делал в беседах с видными политиками, а иногда и в публичных выступлениях.
Внешнеполитический курс советского правительства, то есть борьба за мир и против агрессии путем создания в рамках коллективной безопасности объединения миролюбивых держав, в особенности СССР, Англии и Франции, никогда не составлял государственной тайны, — напротив, советское правительство тогда прилагало большие усилия к его возможно более широкой популяризации.
О моих отношениях с английскими политиками хорошо было осведомлено правительство как из моих телеграфных и письменных донесений, так и из разных других источников своей информации. Ни разу за все эти 11 лет я не слышал из Москвы каких-либо возражений против моих отношений с английскими политиками, а в 1942 году я был награжден орденом Ленина „за выдающиеся заслуги перед Советским государством в связи с 10-летием пребывания на посту посла СССР в Англии“.
Третий пункт обвинения гласит, что я „в ряде случаев осуществлял действия, полезные англичанам и наносившие ущерб интересам Советского государства“.
Таких случаев за 11 лет насчитано пять, а именно:
1) „Белая книга“. В середине июля 1941 года я получил из ЦК Британской компартии микро-фото-пленку „Белой книги“ о тройных переговорах 1939 года, которую английское правительство собиралось выпустить, но не выпустило.
Я не переслал этой пленки по следующим причинам. Я знал из опыта, что в подобных сообщениях высказывания советских дипломатов часто сильно искажаются, и опасался, что в данной „Белой книге“ мои высказывания тоже могут быть фальсифицированы. Поэтому я хотел сначала сам прочитать „Белую книгу“ и, в случае надобности, послать пленку в Москву в сопровождении моих комментариев, чтобы избежать каких-либо недоразумений с НКВД.
Но для прочтения микропленки нужен особый аппарат. Я не мог его достать (да и не тем занята была голова во время войны) и положил пленку в свой архив, поскольку в связи с заключением между СССР и Англией военного союза она потеряла актуальность. А потом я забыл о ней, ибо до самого дня ареста у меня не доходили руки до разбора своего архива. Такова история. Полностью признаю свою вину и радуюсь, что пленка в конце концов попала в архивы, но причем тут ст. 58–1 „а“?
2) Моя информация из Англии. Обвинение утверждает будто бы в предвоенные годы я „пытался скрыть от советского правительства двойную игру, которую вело правительство Англии“.
Единственным источником этого утверждения является субъективное мнение профессора Военно-Политической академии Г. А. Деборина, который в начале 1948 года ознакомился с моей информацией из Англии за 1935–39 годы, будучи членом комиссии по подготовке материалов для исторической справки „Фальсификаторы истории“.
В своих показаниях на предварительном следствии Деборин особенно подчеркивал, будто бы во время тройных переговоров 1939 года я заверял советское правительство, что „Англия и Франция честно стремятся к сотрудничеству с Советским Союзом и что договор о взаимопомощи с ними можно заключить, не опасаясь никакого подвоха с их стороны“.
Проф. Деборин — человек лживый и двуличный, что мне удалось доказать на судебном следствии. Под перекрестным допросом он вынужден был признать, что как раз во время тройных переговоров я направил в Москву ряд сигналов, предупреждавших о возможности „подвоха“. В результате клевета Деборина рассыпалась.
Но тут важнее другое. Хотя формально стрела Деборина направлена против меня, однако по существу она направлена против советского правительства. Деборин иносказательно говорит: „Посмотрите, какое у нас феноменально слепое правительство! Майский его 5 лет обманывал своей информацией, а оно не только ничего не заметило, но оставило его послом в Лондоне еще на 4 года, потом на 3 года назначило замнаркоминделом, награждало его орденами и медалями“. Каково! Я думаю, что Деборин не только лживый и двуличный человек, но также и человек антисоветский, но тонко законспирировавшийся.
3) Второй фронт. В обвинительном заключении имеется утверждение, будто бы я в 1941–1944 годах отрицательно относился к идее второго фронта. Это утверждение, как я показал на судебном следствии, покоится на сплетнях и слухах. Свидетель военно-морской атташе при посольстве СССР в Великобритании адмирал Николай Михайлович Харламов на вопрос председателя суда ответил, что моя позиция в Лондоне по вопросу о втором фронте была правильная. Важнее всего, однако, приведенные мной на суде факты, которые полностью опровергают утверждение обвинения.
5) Конвой № 17. В июле 1942 г., благодаря безобразному поведению английского адмиралтейства, немцы разгромили в районе Нордкапа большой караван с военным снабжением, шедший в Архангельск.
Я поднял в политических кругах Лондона
