— Молитесь за выздоровление Бажомона, не дай Бог он умрет, тогда — клянусь брюхом папы! — королева Маргарита возненавидит еще и этот дом, и мне придется покупать ей новый!
Однако ей очень нравился этот «маленький Олимп Исси», в котором, как утверждали злые языки, «правит бог Приап, а на побегушках у него Бажомон».[57] И правда, как только Бажомон поправился, неугомонные любовники возобновили свои амурные состязания. Об этом и писал король Марии Медичи 10 мая 1607 года: «Никаких особых новостей нет, кроме того что Маргарита победила Бажомона и что он решил удалиться…».
То есть сбежал с Олимпа или все-таки умер от истощения сил? История об этом умолчала. Не теряя драгоценного времени, Маргарита обзавелась молодым Вилларом — этот ее любовник заслужил кличку «король Марго». Чтобы окунуться в свою молодость, она заставляла своего обольстителя наряжаться по моде времен Генриха III, с брыжейкой на груди, шпагой на боку и плюмажем на шапочке. Обрядив любовника в одежды, относящиеся ко временам ее далекой молодости, сама она принимала его в комнате, увешанной турецкими коврами, в роскошном дворце, который распорядилась построить на левом берегу Сены, напротив Лувра, что вновь вдохновило памфлетистов на злые стишки:
Королева Венера стоит у ворот
И зрит, полумертвая, эшафот.
Вчера здесь погиб ее Адонис,
А нынче точно на том же месте
Исполнят ее приказанье о мести…
Не думайте, впрочем, что это каприз.
Глазам бы не видеть ту улицу вновь,
Где двое любовников пролили кровь!
Она покидает и Санс и дворец
И тщится спасти своей чести остатки,
Как будто бы честь нам дана на заплатки…
Ужасна не кровь — а сердечный свинец!
Бежать от себя ей не стоит труда,
Трудней убежать от людского суда.
Теперь она хочет пожить при Дворе
И пудрой старушечьи щеки крахмалит.
Надеясь, что снова весь Лувр их расхвалит,
Как в годы амуров младых, на заре.
Какая Венера? — одна лишь постель.
И где королева? — на стенах пастель.
А раз королевой ей в Лувре не быть,
То что остается потасканной шлюхе?
Плевать ей на мненья, плевать ей на слухи,
Постель бы ей — в Лувре иль рядом — стелить!
Эта старуха в крахмальном чепце
Видит себя лишь в короне-венце.
Построю, мол, храм у священной воды,
Авось, с того берега Лувр заметит
И душка-король наконец-то приметит
Старуший бордель своей бывшей жены.
Дворец Марго был наполнен роскошной мебелью. Стены комнаты, завешанной турецкими коврами, украшал единственный портрет — Генриха IV. Поскольку у Виллара оказался замечательный голос, она набрала хористов и, как в Юсоне, во времена «местерзингеров», они собирались у ее постели и распевали хором романсы или церковные гимны.
— Такой прекрасной птичке, — съязвил однажды Генрих, — наверняка понадобится очень красивая клетка.
И точно, вскоре Маргарита сочла, что территория, окружавшая ее дворец, — она принадлежала Парижскому университету и Братьям Милосердия, — недостаточно просторна. И прикупила значительную часть бывшего парка Пре-о-Клер. Ликвидировав проходившую там дорогу — сегодня это улица Бонапарта, — она расширила свой парк до улицы Сен-Пер. На первом камне при закладке новой постройки была выбита следующая надпись:
«21 марта 1608 года королева Маргарита, герцогиня де Валуа, внучка великого короля Франциска, сестра трех королей, последняя из династии Валуа, пребывая в божественном озарении… и исполняя завет Господень, построила и основала этот монастырь, именуемый Храмом Иакова, где по ее желанию вечно должны воздаваться благодарения в знак признательности за великие благодеяния, оказанные ей Всевышним…».
Ей прислуживали дворяне, во главе которых вышагивал дворецкий с жезлом, как это и полагалось ему по должности. Поэт и адвокат Парижского парламента Этьен Пакье сообщает, что «за столом ей подавали как королеве, все блюда были под крышками…». Обеды и ужины, чаше всего на четверых, обязательно сопровождались «и пищей духовной». Рассадив гостей за столом, она предлагала поговорить на темы, которые сама же и выбирала. «Так как Маргарита обладала обширными знаниями, ее гости часто во время дискуссии терялись…».
Небольшой оркестр исполнял мелодии, которые сочиняла хозяйка дворца. Поэт и будущий академик Франсуа Мейнар[58] оправлял их в стихи. «Он делал это с такой легкостью и так элегантно, что Маргарита часто говорила: Мейнар — это блестящий ювелир, как никто умеющий огранять камни». Многие его поэтические произведения дышали ностальгией по счастливым ушедшим временам:
Годы ложатся на наши плечи,
Становятся тихими наши речи.
Маргариты возлюбленных впредь
Музам моим уже не воспеть.
В языке царила витиеватость, манера говорить напыщенно и по возможности малопонятно. И Маргарита с удовольствием пользовалась таким языком, отдавая дань этой странной моде.
Несмотря на свои языческие увлечения, Маргарита оставалась глубоко набожной. Она посещала по три мессы в день — обедню и две без песнопений — и трижды на неделе причащалась. Построила круглую часовню — часовню Благодарения, — в которой на босу ногу служили попарно четырнадцать отцов-августинцев, сменявшихся каждые два часа, днем и ночью. Им вменялось пение благодарственных молебнов во славу родоначальника «двенадцати колен Израилевых» Иакова по музыкальным нотам самой экс-королевы. Но отцы-августинцы фальшивили так, что, выйдя из себя, Маргарита распорядилась отправить их голосить благим матом где-нибудь в другом месте… Одно время ее исповедником был Венсен де Поль, будущий главный священник каторжных мест, которого спустя два века церковь объявит святым… Маргарита посещала больницы, раздавала одеяла бездомным горемыкам, снаряжала приданое девушкам из малоимущих семей, давала «обездоленным людям по сто золотых су, чтобы они могли отметить свой день рождения». Из своего общего дохода в триста семьдесят тысяч ливров примерно треть она тратила на различные религиозные учреждения — не забывая коллеж иезуитов в Ажане.
Ее часто посещал король, они прогуливались по затененным аллеям парка, тянувшегося вдоль Сены, и однажды Генриху IV пришла в голову мысль посадить деревья на правом берегу реки до самой деревни Шайо.
Так родилась Аллея Королевы.
Ну а если верить Таллеману де Рео, герцогиня де Валуа «носила в это время огромный вертюгаден, весь облепленный карманами, и в каждом из них находилась коробочка с сердцем ее покойного любовника, ибо она следила за тем, чтобы после смерти их сердца были забальзамированы. На ночь она вешала этот вертюгаден на крюк, которым запирался замок у изголовья ее кровати… За исключением безумств любви, в остальном она была вполне уравновешенной женщиной».
