Белла Ахмадулина - Миг бытия

Личное наше знакомство состоялось осенью 1978 года при таинственных обстоятельствах, когда в однокомнатной квартирке покойной Евгении Семёновны Гинзбург, матери Василия Аксёнова, группа будущих товарищей (в русском, а не советском смысле этого сакраментального слова) ладила альманах «МетрОполь», ставший причиной скандалов и гонений с одной стороны, а с другой — познакомивший и подруживший нас, как Москва в одноимённой песне прошлых лет.

— Здравствуйте, Белла Ахатовна, — серьёзно сказал я, открывая дверь, но предварительно посмотрев с целью конспирации в глазок.

— Здравствуйте, Евгений Анатольевич, — серьёзно ответила Белла Ахатовна и, предварительно посмотрев на меня с целью изучения, вдруг неожиданно добавила: — Может, сразу перейдём на «ты». Я чувствую — впереди много ещё будет приключений, так что — чего уж там…

Тут она, как практически и во всём другом, была решительно права — приключений оказалось даже более, чем достаточно: отъезды, обыски, стихи, путешествия, разбитый железнодорожный шлагбаум и наша со Светланой свадьба в переделкинской пристанционной «стекляшке», на которой Белла Ахатовна была свидетельницей («со стороны жениха»), «западные корреспонденты», «Голос Америки», «перестройка», «демократизация» и смерти, смерти, смерти. Близких и друзей. Разрушение квадратуры неведомого круга, в котором живут и выживают люди.

Жизнь эта вряд ли приснилась нам, как бы этого иногда ни хотелось. Всё это было и, возможно, просит подробного описания, а, возможно, и нет. Память самодостаточна, и остаётся лишь то, чему ПОЛОЖЕНО остаться вне прямой зависимости от его реальной значимости. Ибо с одной стороны в мире много несправедливого, а с другой — кто может взять на себя смелость определить эту самую «значимость»: жеста, поступка, события, лица?

Особый свет падает на то и тех, с чем и с кем соприкасается Белла Ахмадулина в жизни и литературе. Жизнь и литература изначально сопряжены ею в одно целое, вот почему описание сибирского ночного костра и так называемых «простых людей» в её ранней прозе для меня не менее важны, чем её блистательное и робкое повествование о встрече с гуру Набоковым в далёком от Сибири и Москвы швейцарском городе Монтрё, строки о Пастернаке, Ахматовой, Цветаевой.

Отсюда и её уникальная способность (вопреки распространённому стремлению к так называемой простоте, которая «хуже воровства») и о простом, и о сложном говорить всегда СЛОЖНО, то есть ВЫСОКО и с полной уверенностью — поймут. А не поймут, так почувствуют, что, в принципе, одно и то же. Иногда она на этом пути достигает блистательных успехов, как в цикле «Сто первый километр», где горькая советская жизнь опять же «простого человека» освящена присутствием автора среди персонажей и лишь от этого контраста приобретает в конечном итоге значимость эпики. Иногда же критика вежливо молчит, сочтя тотальную концентрацию эмоций, звуков и красок на квадратном сантиметре некогда белого писательского листа абстрактным суперизыском, теряющим связь с действительностью. В любом случае это голос, который невозможно спутать ни с чьим другим и чья принадлежность Белле Ахмадулиной определяется на уровне даже не строки, а слова и звука.

Как это сделано — непонятно. Почему это всё же не Н. Некрасов с его дворянскими заботами о «чаянии народном», а несомненно поэт конца второго тысячелетия от Р.Х. Б. Ахмадулина, имеющая разночинный опыт сплошной жизни под властию различных большевиков и коммунистов — нет ответа, даже если учесть, что во времена «певца скорби» уже была водка и солдаты, но ещё не существовало ни мотоциклов, ни стройбата, ни большевиков.

Или ответ этот лежит на поверхности: основное различие искусства и неискусства в том, что неискусство всё говорит до конца, а искусство — всегда тайна. Некрасов, кстати, тоже тайна — если ты так сильно любил народ, как мы учили в школе, то зачем, спрашивается, ты так много играл в карты?

А, впрочем, сентенция эта бессмысленна, как любая попытка понять жизнь, сообразуясь с убогими внешними средствами и ограниченными пространством и временем возможностями… Однажды мы вместе с Беллой Ахатовной поднялись на гору Мтацминда, что расположена в красивом городе Тбилиси, неоднократно воспетом в её стихах и прозе. Она — звезда, её всюду и всегда узнают. Какой-то офицер тогда ещё советской армии пылко и поэтично заговорил, обращаясь явно не к двум своим вальяжным спутницам, а к знаменитой ПОЭТЕССЕ:

— Вот это — святой источник. Если кто из него попьёт, тот будет жить двести лет.

— Интересно, в каком чине вы будете через двести лет? — задумчиво спросила его поэт Ахмадулина.

Действительно, интересно…

Впервые подпись «Б. Ахмадулина» под печатным текстом появилась 12 сентября 1954 г. Первой публикацией автора стала небольшая заметка «Метростроевцы учатся» в многотиражке «Метростроевец». Вчерашняя школьница начала работать внештатным корреспондентом этой газеты. Заметки на разные темы и в дальнейшем (до 30 апреля 1955 г.) периодически появлялись на страницах «Метростроевца» (всего таких заметок было 25).

В конце 1954 г. Б. А. начала заниматься в литературном объединении при Автозаводе им. Лихачёва (тогда он ещё носил имя Сталина), которое возглавлял поэт Евгений Винокуров. Именно Винокуров 5 мая 1955 г. опубликовал на страницах «Комсомольской правды» со своим напутствием подборку стихотворений участников литобъединения, в которую вошло и стихотворение Б. А. «Родина» («На грядках зелёного огородика…»). С этого стихотворения начался отсчёт поэтических публикаций автора.

В 1955 г. Б. А. решила поступать в Литературный институт им. А. М. Горького. Для участия в творческом конкурсе абитуриентка представила 12 стихотворений. Реакция рецензента — маститого поэта Ильи Сельвинского — оказалась более чем восторженной: «Стихи поразительные по силе, свежести, чистоте души, глубине чувства. Принять обязательно!» (Помимо этого официального отзыва Сельвинский обратился к Б. А. с личным письмом, факсимиле которого впервые помещено в книге «Самые мои стихи», 1995 г.). Так Б. А. становится студенткой Литературного института.