Сегодня она начала склоняться к трагической мысли, у нее нет другого выхода, кроме как уйти в монастырь, как говорится, стать невестой господа бога.
Эта мысль преследовала ее, и когда она вышла из церкви, и когда села в трамвай, и когда поехала к концу дня в контору "Эврика".
Напротив у трамвайного окна сидела совсем молодая монашка.
Джаннина испытующе вглядывалась в ее лицо, как бы пытаясь проникнуть в тайну, которая привела миловидную синьорину в монашеский орден - белый, с крыльями, накрахмаленный чепец бретонского покроя; глухое, закрытое платье до пят из темно-василькового сукна; черная накидка с капюшоном.
Голубые, но не лучистые, а тусклые, погасшие глаза. Белоснежным полотном закрыты и лоб, и уши, и шея. При таком постном лице ни к чему и родинка на округлом подбородке, и милые ямочки на бледных щеках. Джаннина почему-то была уверена, что длинное, до пят, платье скрывает отличную фигуру; она угадывалась даже, когда монашка сидела.
Что привело ее в монастырь? Какую трагедию пережила? Или она подкидыш и с детства жила за монастырскими стенами?
И эта голубоглазая, уже слегка поблекшая молодая женщина никогда в жизни не целовалась? Не была и никогда не будет близка с мужчиной? Никогда не стать ей матерью и не ласкать своего ребенка?
Это показалось Джаннине противоестественным, почти кощунством, едва она поставила себя на место этой красивой, хотя и с блеклым цветом лица, еще женственной и привлекательной молодой монашки. Столького лишилась в жизни, в столь многом отказала себе, так обокрала себя!
И Джаннина уже совсем по-иному продолжала смотреть на голубоглазую монашку с родинкой на округлом подбородке и милыми ямочками на щеках - с жалостью, содроганием и страхом. Неужели так вот будут когда-нибудь жалеть и ее, упакованную в глухое платье и полотняный шлем, чтобы никто не мог увидеть лишней клеточки ее нежной, матовой кожи?..
Чем дольше она ехала в трамвае, не спуская глаз с печальной молодой монашки, тем все удалялась в чувствах своих от монастыря.
Может, столь же легкомысленно, недолговечно и ее решение расстаться навсегда с Тоскано?
50
Сперва Кертнер хотел отказаться от адвоката, который ему назначен Миланской коллегией адвокатов, но затем рассудил, что отказ будет выглядеть подозрительно.
Адвокат Фаббрини - тучный, но подвижный, с лоснящимся от пота лицом. Сразу сообщил, что он уроженец Болоньи, а там все любят поесть, и он не хочет быть белой вороной среди земляков. Фаббрини уже при первом знакомстве заявил, что одобряет линию поведения своего подзащитного. При этом Фаббрини еще раз подтвердил, что не собирается ничего выпытывать; все, что Кертнер найдет нужным ему рассказать, расскажет сам. Он дружески советует ни в чем не признаваться и держаться стойко. А там видно будет.
Однако вскоре Кертнер убедился, что Фаббрини изучил дело поверхностно и не придавал значения многим подробностям и деталям, которые Кертнеру представлялись весьма важными.
Первое разногласие возникло перед самым судебным заседанием, когда Кертнер узнал, что его собираются возить в суд в наручниках. Фаббрини уверил - это в порядке вещей, закон есть закон. Кертнер настаивал на том, чтобы адвокат передал дирекции тюрьмы его тротест. Достаточно того, что скамья подсудимых установлена в железной клетке. В такой клетке сидели во время суда и Антонио Грамши и другие антифашисты, клетку не вынесешь из судебного зала заседаний.
Во время спора о наручниках Фаббрини не раз бросало в пот, он вытирал лицо кругообразным жестом, в руке его зажат необъятный платок.
И все-таки Кертнер настоял на своем: он сам, помимо адвоката, вызвал капо гвардиа и категорически предупредил - никаких наручников. Иначе он будет скандалить и карабинеры в здание суда его не поведут, а понесут.
В камеру явился директор тюрьмы, он тоже отклонил просьбу, в итальянском суде наручники надевают даже на несовершеннолетних...
- Если на меня наденут наручники, я не сделаю ни одного - слышите? ни одного шага! У нас в Австрии на политических наручники не надевают.
И тюремщики вынуждены были уступить, они поняли, что скандал неминуем. Уступка дирекции была неожиданностью для Фаббрини, и Кертнеру показалось даже, что тот не очень этим доволен. И все три дня, пока шел судебный процесс, Кертнера возили из тюрьмы в здание суда и обратно без наручников, с двумя конвойными.
Публики в судебном зале было немного. Судьи сидели в креслах с высокими спинками, адвокаты - на стульях (скамья защиты).
С радостью убедился Кертнер в том, что имя Гри-Гри не упоминается на процессе. Его приятно удивило, что в суд не побоялись прийти компаньон Паганьоло и секретарша Джаннина. Впрочем, как же ей не быть на суде: Паскуале - ее отчим, и она страдает за него вдвойне.
Авиатор Лионелло освобожден из-под стражи и должен выступить на суде в качестве свидетеля. Он вежливо, будто их не разделяла железная клетка, поздоровался со своим бывшим учеником и проследовал мимо с кожаным хрустом - высокие, почти до колен, ботинки на шнурках, кожаные брюки и куртка, кожаная кепка с очками над козырьком.
Кертнеру нравилось, как держался на суде Блудный Сын - независимо и отчаянно. Видимо, в ходе следствия ему основательно досталось на допросах, и он сделал какое-то признание, а на суде от него отказался.
- Сейчас вы все отрицаете. Почему же вы подписали протокол допроса?
- А разве синьору прокурору не известно, что все следствие в Особом трибунале основано на особых средствах воздействия? - Баронтини кулаком ударил себя по скуле. - Пусть я умру на исповеди, если то неправда, пусть мой рот будет жрать дерьмо, если я вру! Да если бы мне тот карлик в мундире приказал сознаться, что это моя подпись стоит на казначейских билетах, - я и под этим подписался бы... Как говорил Фигаро в комедии Бомарше: я надеюсь на вашу справедливость, синьор судья, хотя вы и служитель правосудия...
Больше прокурор за все время процесса вопросов Блудному Сыну не задавал.
В том, что Блудный Сын смог отвертеться от большинства обвинений, большую роль сыграл его адвокат по прозвищу Узиньоло, то есть Соловей. Родители Блудного Сына, владельцы верфей и пароходов, не пожалели денег на знаменитого адвоката. Он был крупным военным в первую мировую войну и получил высокий орден, который дает право называться кузеном короля. Когда Узиньоло выступал, председатель суда или споривший с ним прокурор называли его не иначе, как "эччеленца". Внешность аристократа, и говорил он изысканно, с тем тосканским произношением, которое в Италии считается самым правильным, потому что так говорил Данте.
Против Блудного Сына давал показания друг его детства Кампеджи. Блудный Сын, он же Атэо Баронтини, не знал, что его школьный товарищ изменился за годы, которые они не виделись, - вступил в фашистскую партию, но скрыл это от самых близких людей. Донос Кампеджи не произвел большого впечатления на судей. Узиньоло ядовитыми репликами и вопросами сбил доносчика, заставил его смешаться.
