Почему Горький всегда радуется, когда узнает, что в России произошло что-то плохое? Почему он накануне войны с Японией, узнав из прессы об ошибках в конструкции броненосца «Орел», сначала хохотал, по его словам, а потом ему стало грустно? Ладно, стало грустно, но это понятно, но почему хохотал… А когда началась война, когда повсеместно возникали патриотические манифестации в поддержку правительства, а главное – тех солдат и офицеров, которые отправлялись на фронт, Горький осудил эти манифестации, дескать, они устроены монархистами и черносотенцами. А между тем в рядах манифестантов были и вполне почтенные и известные в обществе люди… Стало чуточку яснее, когда Федор Иванович, только что вернувшись из Питера, случайно столкнулся с Леонидом Андреевым. Естественно, заговорили о войне, Федор Иванович высказал свои огорчения, а Леонид Николаевич тут же показал письмо от Горького, находившегося в Сестрорецке и заканчивавшего пьесу «Дачники». Слова, мысли, настроения этого письма запали в душу Шаляпина: «…Через каждые два часа из Питера приходит поезд и привозит вести. Я читаю телеграммы и отравляюсь «патриотизмом». Но – это неопасно, хотя возмущает.
В тревожное и спутанное время нужно оперировать с точными принципами и мнениями – из них же первое: воюют правительства, а не народы, и воюют для упрочения своей власти, а не в интересах всей страны. Ну и пускай воюют. Бьют народ? А конечно! Его всегда били, бьют и будут бить, и это до поры, покуда он не научится уважать себя. А газетчиков я бы перевешал, разумеется, не на здешних соснах. Вот – сволочь! Как лгут, что говорят!..»
У Леонида Андреева тоже какая-то сумятица в душе. Вроде бы он согласен с Горьким, тоже высказывал иронические замечания относительно патриотических манифестаций, в которых участвовало так много «дураков и мерзавцев», а в их действиях уж слишком много было «зазывательного и граммофонного». Патриотические сцены, по его словам, были поставлены хоть и с претензиями, но из рук вон плохо… «Думаю, – сказал Андреев, – что интерес к войне, если не будет особенных осложнений, скоро ослабнет. Как-никак, а публика все же слишком культурна, чтобы долго отдаваться некультурным интересам. Конечно, публика «Новостей дня», которые сообщают сначала о пропаже серебра в ресторане «Эрмитаж», а потом тут же через день опровергают свое сообщение, публика, читающая бульварные кровавые романы, прилипнет к войне, но даже мещанину мало-мало обтесанному скоро приестся патриотизм и захочется Бальмонта… Я первый раз переживаю войну, и, в сущности, ужасно интересно. Человек не то обнажается, не то что-то привходит, но становится он другим и переоцениваются некоторые новые ценности и проясняются дремавшие понятия. Точно стояли без работы несколько станков и уже заржавели, а теперь приходится пускать их в ход. Что значит я русский? Огромный вопрос, и вовсе не так легко решается. Вот некоторые знакомые женщины хотят пойти на войну сестрами милосердия, спрашивают моего мнения, а я не могу им ответить со всей определенностью. За последние годы растоптали какие-то важные руководящие принципы государственной жизни; газетчики, революционеры, царские чиновники приняли в этом самое активное участие, и уже начинаешь стыдиться, что тебе больно, что наших бьют. И делать вид, как Горький, что воюют правительства, а не народы, тоже невозможно. Просто сказать «не мое дело» можно, но как ты будешь чувствовать себя после этого? Не загрызет ли совесть? Разум велит мне это сказать, а чувства протестуют: нет, раз Россия воюет, значит, и меня это касается, волнует, переживаю поражения как собственные. Тут я с Горьким не могу согласиться… Все это, Федор, смутно, сумбурно, но опять-таки интересно. Сначала, признаюсь тебе, я испытывал какие-то странные, противоречивые чувства, пускай, дескать, воюют, но потом никак не могу отрешиться от тех событий. Обычно сосредоточен на внутренней жизни, пытаешься разобраться в самом себе, жизнь посторонних людей чувствуешь меньше, она кажется недоступной для понимания и кажется вообще неподвижной… А тут сижу и как-то все по-иному воспринимается, вроде бы сижу за тем же столом, за таким же чистым листом бумаги, а видишь за тысячи верст широкое движение сотен тысяч, миллионов людей, их боевое снаряжение, пушки, интенданты, нехватка продовольствия, убитые, не успевают подвезти снаряды и ружья… Много страданий, мужества, огневой, стихийной жизни… Мир как представление исчезает, остается мир как воля. И земля стала меньше, компактнее. И все время перед глазами стоит картина: океан, снежная буря, валы, мрак и прорезает их японская миноноска. И стоит японец, офицер с японским лицом, умный, смелый, и направляет свой корабль против моих соотечественников… Грустно все это… Как бы не проиграть эту войну…»
Ну ладно. Горький категорически не хочет отравляться патриотизмом, считает, что патриотизм цветет только в газетах, а на улицах и в обществе – насмешки, война не популярна. Осуждает князя Трубецкого, который призвал земское собрание послать патриотическую телеграмму, как и те, кто освистал это предложение. Но почему патриотические чувства – это верноподданнические чувства? И почему выражать патриотические чувства – это бестактность, это, дескать, выражать чувство привязанности к престолу… Андреев сомневался…
Тревожно было на душе. Сейчас-то несколько успокоился народ, война вошла в быт и сознание, а то ведь сразу же после объявления войны на бирже поднялась паника. Люди сходили с ума. Народ кинулся в сберегательные кассы и вынимали свои вклады, опасаясь, естественно, пропажи своих вкладов. Да и как же не опасаться: в Финляндии – национальные волнения, послали туда войска; война с Японией сложилась неудачно – за разгромом эскадры потопили крейсер «Варяг», пятьсот человек команды, взорвали «Корейца», забрали в плен наш транспорт с двумя тысячами наших солдат и офицеров… Что все это значит? – как кол в душе стоял этот вопрос. И капельку стало яснее, когда услышал от одного знакомого жандармского офицера: «Дела, знаете ли, много: всё в манеж студентов и курсисток загоняем. Как же! Вместо того чтобы петь гимн, извините за выражение, они ходят и кричат: «Да здравствует Япония!» Закрыли несколько газет за антипатриотические выступления, в которых просто желали поражения своему государству, его ослабления, что могло бы повести к социальной революции и победе пролетариата во внутренней войне. Высказывали и такое предположение, что первые же успехи русского оружия в этой войне подтолкнут царских чиновников к расправе с оппозиционными партиями, без различия их направлений».
И действительно, министр юстиции в беседе с иностранными корреспондентами заявил, что в России есть 10–15 тысяч бунтовщиков, возбуждающих русское общество против порядка в стране. Если их сразу выслать куда-нибудь за окраину – страна успокоится, ручается в этом. Вот какой недалекий человек управляет юридической службой великой державы. Шаляпин бывал в таких городах, куда ссылали бунтовщиков, в Нижнем Новгороде например… Сколько там было ссыльных, и какую деятельность они развернули против так называемого порядка, над которым уже все смеются. Какие демонстрации устраивали эти ссыльные и местные их питомцы, требуя освободить Горького и других заключенных в тюрьму…
