И действительно, министр юстиции в беседе с иностранными корреспондентами заявил, что в России есть 10–15 тысяч бунтовщиков, возбуждающих русское общество против порядка в стране. Если их сразу выслать куда-нибудь за окраину – страна успокоится, ручается в этом. Вот какой недалекий человек управляет юридической службой великой державы. Шаляпин бывал в таких городах, куда ссылали бунтовщиков, в Нижнем Новгороде например… Сколько там было ссыльных, и какую деятельность они развернули против так называемого порядка, над которым уже все смеются. Какие демонстрации устраивали эти ссыльные и местные их питомцы, требуя освободить Горького и других заключенных в тюрьму…
Горький, Горький… С ним хлопотно, а без него грустно, плаваешь, не зная ответов на вроде бы простейшие вопросы. Если был бы здесь, то под его напором и настойчивостью, с какой он всегда доказывал свою всегдашнюю правоту, Федор Иванович давно бы успокоился, зная, что и как ему думать по тому или иному спорному, противоречивому, сложнейшему вопросу. У Горького почти не было сомнений, он все просчитывал наперед, словно провидец-ясновидец, предугадывал события. Конечно, знал он очень много, называл всегда такие книги, о которых Федор Иванович даже и не слышал никогда, и он тут же в захватывающей форме, словно это криминальное приключение, рассказывал или об этой книге, или об авторе ее. Разве забудешь рассказ Горького о революционере Берви-Флеровском, с которым он познакомился лет одиннадцать тому назад?
Горький в то время жил в коммуне с такими же радикально настроенными, как и он сам, «поливал из ведрышка просвещения доброкачественными идейками», по его словам, сблизился с революционерами-марксистами. И вот в эту коммуну на Ново-Арсенальной улице в Тифлисе зашел к ним Берви-Флеровский, почтенный автор нескольких нашумевших в свое время книг, а в январе 1892 года – служащий железнодорожного контроля в Тифлисе. По словам Горького, он тогда приехал из Костромы в Тифлис для получения паспорта, чтобы уехать за границу: более тридцати лет он подвергался преследованию со стороны царских чиновников, не выпускавших его ни на минуту из-под своей опеки. И за что? За то, что поддержал тверских дворян, которые «почтительно верноподданнически обращали внимание императора Александра Второго на некоторые упущения в его манифесте об освобождении крестьян от крепостной зависимости», призывали его быть более последовательным в своей реформаторской деятельности; тверское дворянство готово отказаться от своих сословных привилегий, за полное уничтожение сословного антагонизма, это оно предлагало созвать совещание, в котором приняли бы участие выборные от всего народа без различия сословий. Тринадцать мировых посредников из той же Тверской губернии, ссылаясь на решение Дворянского собрания, отказались выполнять Положение 19 февраля 1861 года об освобождении крестьян, в своих решениях и действиях они будут опираться на собственные убеждения и совесть, исполнять же императорское Положение 19 февраля они признают противным общественному благу. Среди этих мировых посредников были братья Бакунины. Правительствующий Сенат, рассмотрев действия мировых посредников, осудил их за составление и распространение заявления, в котором содержались недозволенные суждения о постановлениях и действиях правительства, они получили по два года заключения в «смирительном доме» и лишены «некоторых особенных прав и преимуществ». Государь император в честь тезоименитства государыни соизволил освободить арестованных от заключения, но лишение «некоторых особенных прав и преимуществ» осталось в силе. Это была тяжелая кара для сторонников политической свободы, которым запрещалась общественная деятельность. Дворянство приумолкло. И лишь надворный советник Берви, сын профессора Казанского университета и сам выпускник этого университета «по юридическому факультету со степенью кандидата с особым отличием», чиновник особых поручений при департаменте министерства юстиции, выступил в защиту тринадцати мировых посредников, осмелившихся высказать свое несогласие с Положением от 19 февраля об освобождении крестьян. Они не совершили преступления, а их арестовали, судили, вынесли приговор, но освободили от заключения, лишив некоторых прав. Тверские дворяне исполнили свои прямые обязанности. Они открыто заявили о своих убеждениях и о своих мнениях относительно законов, которые им предстояло выполнять в качестве должностных лиц. Они не призывали крестьян к волнениям, а лишь высказывали то, что решило на своем собрании значительное число дворян. И судилище над ними – это оскорбление всего дворянства, попытка запугать и держать его в рабском унижении, в страхе заключения и ссылки, тем самым препятствуя им высказывать свои чувства и убеждения. В цивилизованном государстве, утверждал Берви, поступок тверских дворян мог бы повлечь за собою увольнение их от должности и ничего более. Берви просит императора оградить дворян от такого произвола, который унижает честь дворянского сословия. И если не будут устранены подобные гонения, то, обещает Берви, Россия пойдет по пути развития революционных идей. Он призывает императора вести Россию по пути мирного прогресса, любовь к революциям вышла из моды, стала пользоваться даже презрением… Любители революций – это как дотлевающие угли, посыпанные пеплом общественного мнения, они были обречены на естественную смерть. Но для этого необходимо предоставить гражданам России политические свободы, возможность свободно и беспрепятственно выражать свои мнения и убеждения. А что получается на деле? Стоило студентам там предъявить свои скромные требования об улучшении условий их жизни и учебы, как на них обрушились жандармы и солдаты, разогнавшие мирную демонстрацию. Стоило талантливому поэту и переводчику Михаилу Михайлову выступить за равноправие женщин, как началось его преследование, а уж когда написал обращение «К молодому поколению», как тут же его арестовали и отдали под суд. Все ожидали, что он будет прощен, потому что он лишь высказывал свое мнение. Но суд приговорил его к шести годам каторги и пожизненному поселению в Сибири. Значит, у правительства не хватало здравого смысла простить Михайлова, и тем самым оно увеличило число поклонников, окруживших поэта ореолом святого страдальца. Эта несправедливость снова возбудила в обществе мысли о необходимости революции, о необходимости насильственным путем добиваться прав и свобод личности. Ожесточение, месть, несправедливость по отношению к несчастному поэту сделали его мучеником, увеличили число его последователей, но никого не устрашили, как добивалось правительство. Но те, кто надеялся на мирный путь развития, разочаровались, потому что надеялись, что никаких гонений после великих реформ не должно быть. Берви, по словам Горького, обращал внимание правительства, что чем сильнее террор против инакомыслия, тем глубже и быстрее будут укореняться в сознании людей революционные симпатии и идеи крайней партии в обществе, тем быстрее будет увеличиваться число протестантов против существующего образа правления, если самая смелая часть общества, среди которых и тринадцать мировых посредников, и поэт Михайлов, и студенты, вышедшие с петицией, будет подвергаться преследованиям, то она, естественно, начнет симпатизировать революционным движениям, а это предвещает для России катастрофические несчастья. И призывал императора оградить дворян от произвола и в управлении следовать политике самовоздержания…
