Подробнейшая документальная картина о больнице. Ассимиляция человека в тяжких условиях болезни и лечения. Сначала его замкнутость в собственной болезни. Потом как бы движение по ней – все это с помощью всевозможных аппаратов, машин, лабораторий, барокамер и т. д.
Капли, стекающие с пальцев вынутых из воды рук во время азотных ванн. Жидкий азот, дымящийся в волосах…
И как постепенно человек вновь начинает обретать связи с окружающим миром.
Картина о нашей хрупкости, незащищенности и о том, что же это за сложнейшее устройство – наш организм… Как могут быть вычленены в нем для изучения целые неизведанные области, практически микрогалактики, и как в то же время все наши миры взаимосвязаны.
* * *
Дети, закат, поздний режим. Темно-синий «Мерседес». Пыльная дорога, убегающая далеко в поля. И бесконечность неба, и этих полей, и этой дороги…
Девочка – Ромми Шнайдер, лет 6, во взрослом пиджаке. Невозможность относиться к ней как к ребенку.
Фары, струящиеся по молодой зелени. Длинно и обще. Стоп-сигналы, мигалка в позднем «режиме»…
Японский режиссер Акира Куросава
И какое-то надрывное чувство боли, счастья, единения со всем, силы, эротики, тревоги… – какое-то поразительно органичное соотнесение себя одновременно и с малой своей и большой своей Родиной, и со Вселенной, и с Христом! Именно так!
Проявление Веры и благодарности за все это.
* * *
Ложь всегда многословна и суетлива. В молчании есть правда. Паузой, молчанием можно разрушить ложь. Она не выдерживает молчания.
Зверь живет в человеке, но окончательно победить человека он не может
* * *
В печали нельзя давать себе возможности тонуть в пьянстве. Это искушение! Ведь это слишком просто! Так поступали многие и гибли! Нельзя поддаваться ласке и «пониманию» по отношению к пьяному со стороны окружающих. Ты начинаешь слабнуть и винить в своих бедах других. Покой и Воля.
* * *
Дети, весна, солнце. Шумная и бесконечная игра с неутомимыми детьми, переходящая в истерику взрослых.
(«Дача»)* * *
Деревенские дети на дипломатическом пляже роются в мусорных ящиках, доставая пустые бутылки и банки – собирая их в брошенные полиэтиленовые мешки.
Потом начинают вдруг бить эти бутылки, переворачивать ящики, и ветер тащит по земле всю эту пеструю гадость!.. По родной, своей, единственной земле!.. О чем они думают? Чем живут?
(«Дача»)* * *
Из ужаса и опустошения вернулся к себе, как заново. Нутро все болезненно искало защиты. Спрятаться захотелось за худые спинки маленьких своих детей.
(«Дача», финал)* * *
Изящный, в легком танце уход пары из квартиры под мощный бит. Музыку не выключили. Некоторое время – пустая квартира с работающей «вертушкой». Потом кто-то возвращается или вновь приходит. И может быть любой поворот.
* * *
Мать гордо шагает по дорожкам. Через плечо приемник, по нему дают концерт для фортепиано с оркестром ре-минор Моцарта.
Вообще, для «Дачи» очень важен образ старушки с приемником через плечо. Подруга может подпевать. Вообще, они обе замечательны, и постоянно должны перемещаться на общем плане под музыку.
* * *
Старухи, считающие, сколько раз прокукует кукушка, сколько лет жить осталось. Она прокуковала 35 раз.
* * *
Мама гуляет с Аннушкой. Ходят вдвоем по дорожке – большая и маленькая. Я подхожу. Мама стоит, смотрит на меня. В темно-синем пальто с лиловыми в темноте волосами.
– Я плохо себя чувствую.
– Что такое?
– Потрогай пульс.
Трогаю.
– Мне нельзя готовить, а Анна Ивановна так не может. Я же хочу как лучше.
– Мама, хочешь таблетку?
– Какую?
– Вот. Обзидан. Он уменьшает пульс.
Берет таблетку, кладет в рот.
– Давление понижает.
Мама, Наталья Петровна Кончаловская
– У меня и так низкое.
– Тогда выплюни.
Выплюнула.
Начали смеяться. Смеялись долго – все втроем.
* * *
Может быть, финал всей этой истории – замечательное гуляние при восходе солнца, с хохотом, дуракавалянием, суетой, объятиями под щемящую музыку и подпевание певице.
(«Дача»)
Нужно выговариваться. Хочу говорения в кино! До конца!
* * *
«Палтус» внезапно понимает, что и это молодое, незнакомое ему поколение живет жизнью напряженной и достойной уважения.
Его понимание, что «всюду жизнь».
(«Дача»)* * *
Замечательное соединение фактур: обнаженная женщина и совершенно одетый мужчина, в пальто и т. д. Защищенность, сила и полная нежная беззащитность.
* * *
Обед. Сумасшедше влюбленная женщина в мехах. Все время что-то говорит. И ничего не может есть. Только пьет.
Он сидит и ест.
Она начинает играть на рояле. Потом поет. Потом опять что-то быстро-быстро говорит. Потом начинается истерика. (Люда Максакова)
* * *
– Да, я шут. Но только я из тех шутов, которые пляшут под собственную дудку, а не под чужую.
* * *
Человек на машине ездит по территории больницы, кого-то ищет и не может найти. Каждый раз, вновь садясь в машину, включает музыку, она снова продолжается – с того места, на котором прервалась, как только он вновь включает мотор.
Человек крутится по больнице – то на машине по узким дорожкам, то пешком ходит по корпусам и, ища кого-то, видит разные картинки человеческого несчастья…
Постепенность движения по состоянию с музыкальным контрапунктом.
* * *
Столик в поезде у окошка. Подошел мальчик лет шести с очень грустными, взрослыми, серыми вполлица глазами. Постоял, потом сказал:
– Давайте познакомимся, а то я ночью уйду.
– Давайте.
– Вас как зовут?
– Никита. А тебя?
– Алеша.
– Ты откуда едешь?
– Из Кандалакши.
– А куда?
– В Лазаревку.
Пауза.
– Я в садике песню одну пел. Вернее, не песню, а один куплет… Вы Сашу Николаева, такого мальчика, случайно не знаете?
– Нет.
– А Вову Сушина?
– Тоже нет.
– Жалко.
Помолчали.
– А ты отдыхать едешь?
– Да. В отпуск после садика.
– А когда в школу?
– После отпуска. В пятую пойду. Хочется в девятую, а меня отдали в пятую.
Потом ушел к матери, вернулся:
– Мы не сегодня ночью уходим, а завтра, так что наговоримся еще!
С тем и ушел спать.
Утром входит Алеша, с глазами, ставшими еще огромнее:
– Никита, вы не выходите, а то там плохо пахнет.
«Самое страшное – это когда злодейство становится повседневностью». (Евгения Гинзбург)
