– Вы не думаете, что мне следовало защищаться, когда говорили, что на моих руках кровь молодой черной Америки и Спайк Ли в ответе за то, что черные ребята убивают друг друга?
Нет, я надеялся бы, что вы станете. Речь идет о манере, в какой вы защищались и которая предполагает, что любой, кого беспокоит эта проблема, – расист, потому что по-настоящему не озабочен проблемой черных подростков.
– Неправда. Неправда. Не на то акцент. Акцент должен быть не на кроссовках. И не на этих кроссовках или на куртках Starter. Акцент не должен быть на дубленках или золотых цепочках. Он должен быть вот на чем: в каких условиях живут молодые черные ребята, если для них так важны материальные вещи? Почему приобретение пары кроссовок или золотой цепочки придает им жизненную ценность, позволяет им почувствовать себя людьми? Вот на чем должен быть этот долбаный акцент.
Причины, а не симптомы.
– Точно.
Понимаю. Но разве вы не чувствуете, создавая эту рекламу, что вы повышаете уровень статуса, приписываемого конкретному продукту, Его Воздушеству Джордану, и он становится еще более востребованным? Разве вы не чувствуете, что способствуете повышению спроса на этот продукт? Разве не так поступает хороший коммерсант? Делает их соблазнительными, желанными?
– Да, но в то же время мне кажется, что молодежь черной Америки не собирается убивать друг друга за пару кроссовок. Так мне кажется. Я не думаю, что какой-то раздолбай будет стрелять в кого-то, потому что у того имеется пара кроссовок. А если и так, то… то давайте не будем продавать автомобили. Давайте избавимся от капиталистической системы в целом! То есть не надо замыкаться на кроссовках. Если людям так нужна справедливость, то давайте покончим с этой повсеместной чушью. Только не налетайте на меня, Майкл Джордан и Джон Томпсон[182].
Вы чувствуете себя в своей тарелке, когда говорите, что вы – капиталист?
– (Пауза.) А я – капиталист? (Пауза.) Мы все здесь капиталисты. А я просто пытаюсь собраться с силами, чтобы сделать то, что должен сделать. Чтобы собраться с силами, надо иметь своего рода банк. Я это и сделал. Я всегда пытался мыслить в духе антрепренера. Собственность – вот в чем нуждаются афроамериканцы. Собственность. Свое.
Джерри Гарсия
Интервьюер Джеймс Хенк
31 октября 1991 года
Я слышал, что недавно вы собрали всю группу и сказали остальным, что вам больше неинтересно, что вам не нравится играть с The Grateful Dead. Это правда?
– Да. Чистая правда. Понимаете, то, как мы работаем… у нас даже нет менеджеров и другого персонала. Мы на самом деле сами себе менеджеры. Группа – это совет директоров, и мы постоянно встречаемся с нашими юристами и с нашими бухгалтерами. И мы собираемся на совет и тратим на него три или четыре часа примерно раз в три недели. Но так или иначе, последние раза два я присутствовал на нем и кричал: «Эй, парни!» Потому что бывают случаи, когда чертовски трудно выходить на сцену, и ты думаешь: «Ну, какого черта мы этим занимаемся, если это так трудно?»
А что остальные участники группы?
– Ну, по-моему, все в группе находятся в том же положении, что и я. Мы уже очень долго движемся по инерции. То есть, поскольку на нас завязано много людей, за которых мы отвечаем, которые работают на нас и так далее, мы отказываемся что-либо менять, опасаясь что-либо порушить. Нам не хочется отнимать у людей средства к существованию. А чтобы продолжать заниматься делом, оно должно быть интересным. А чтобы оно было интересным, оно должно все время меняться. И в этом нет ничего нового. Но вот вы развиваетесь в определенном направлении и вдруг – бум! – такой удар: самый главный участник исчезает.
Вы имеете ввиду Брента Мидлэнда[183]?
– Кончина Брента нанесла сильный удар – и не только в смысле потери друга и все такое. Но теперь у нас совсем новая группа, которую мы еще не испробовали и к которой еще не привыкли. Музыка, должно быть, изменится. И мы также думаем собраться с новыми силами, потому что немного перегорели. Немного осыпаемся по краям. Поэтому надо подумать, как нам самих себя заинтересовать. Такова задача на текущий момент, и для меня ответ на нее таков: давайте напишем много нового материала и постепенно оставим то, что мы прежде исполняли. Нам нужно какое-то время, чтобы отойти от старого, собраться с силами, провести репетиции с нынешней группой и освоить новый материал.
Вы понимали, что Брент умирает?
– Да, несомненно. Шесть – восемь месяцев назад у него была передозировка, и ему пришлось лечь в клинику; его едва спасли. Потом он прошел много обследований и прочее. Но, по-моему, близился момент, когда его должны были посадить. Ему грозило просидеть около трех недель в тюрьме за вождение автомобиля в состоянии наркотического опьянения, и, кажется, ему хотелось умереть, но только бы не это.
Брент вовсе не был счастливым человеком. Не был он и законченным наркоманом. Этот парень просто временами отключался и уходил в запой. Что его, вероятно, и сгубило. Иногда алкоголь, а иногда – что-то иное. Увлекаясь этим, он являл собой тот классический тип человека, который совершенно меняется, и он полностью выходил из-под контроля.
Брент так и не смог избавиться от своих привычек, которые превращали его в совершенно «нового» парня. А он не был новым; ведь он был с нами десять лет! А это дольше, чем существуют иные группы. И мы не обращались с ним как с кем-то новым. Никогда. Он сам с собой так обращался. Но, по правде говоря, в The Grateful Dead сложно… то есть мы так долго были вместе и столько вместе пережили, что с нами ему трудно было стать новым человеком.
Но где-то глубоко в Бренте сидело саморазрушение. И в плане интеллектуальной жизни его не слишком многое поддерживало. То есть тем, что я собой представляю, тем, что я делал и делаю, я во многом обязан битникам 50-х и моему знакомству с поэзией, искусством и музыкой. Я ощущаю себя частью непрерывающейся линии развития американской культуры, ее корней… Моя жизнь была бы убогой, если бы не скромные отрывки из Дилана Томаса и Т. С. Элиота. Даже не мыслю своей жизни без них. А самые прекрасные моменты в музыке, самые прекрасные моменты в кино… Это лишь часть того, что делает тебя человеком. Самые великие достижения человеческого рода дают тебе ощущение того, какого величия, каких высот можно достичь. Мне кажется, все остальные ребята в группе с этим согласны. У нас всех это есть, такие великие опоры. И если тебе повезет, то ты окажешься среди них, а если нет, то – нет. А в современной Америке многим людям не везет, и они ничего не знают об этом.
