То есть таковы мои основы. Я вырос в баре. И в те дни Восток все еще был Востоком и еще не был полностью американизирован. Они привозили всякие красивые штучки. Например, у одного парня была самая полная в мире частная коллекция фотографий парусников. Он был старый морской капитан, и у него был «паккард» 1947 года в прекрасном состоянии, который он припарковывал рядом с баром. И много прекрасно сшитых двубортных костюмов по моде 30-х годов. И он рассказывал такие невероятные истории. Вот одна из причин, почему я не смог окончить школу.[185] В школе было слишком скучно. А эти ребята также открывали мне окно в более просторный мир, который казался таким привлекательным и интересным и, знаешь, безумным.
Но ведь были и учителя, которые оказали на вас большое влияние?
– В третьем классе у меня была потрясающая учительница мисс Саймон – просто персик. Она первая заставила меня задуматься над тем, как хорошо рисовать картины. Она говорила: «О, как красиво» – и задавала мне рисовать картинки и расписывать стены и все такое. Как только она увидела, что у меня есть способности, она стала их развивать. Она подбадривала меня, и тогда я впервые услышал, что быть творческим человеком – это возможность жить. «Говоришь, что можешь рисовать целыми днями? Ого! Вот так новость».
Она раздвинула мои горизонты, как прежде моряки. И еще был один хороший учитель. Дуайт Джонсон. Он заразил меня безумием. Он преподавал, когда я учился в седьмом классе, и он был такой увлеченный. У него был старый «родстер» MG TC, знаешь, старик, прекрасный автомобиль. А еще – мотоцикл Vincent Black Shadow, в то время самый скоростной. И он жил только этим. Он открыл мне много нового. Этот парень пристрастил меня к чтению не только научной фантастики. Он научил меня тому, что мысли – это интересно.
Через год вам исполнится пятьдесят. Года дают о себе знать?
– Боже, никогда не думал, что доживу до таких лет. Думал, что и до сорока не доживу, по правде говоря. Я чувствую себя на сто миллионов лет. Правда, это удивительно. В основном потому, что возвращается все то, с чем у меня ассоциируется детство. Шестой десяток теперь представляется таким, каким некогда мне представлялся третий. Как будто затерявшимся где-то далеко во времени.
И я говорю, вот и мы, мы вступаем в наш шестой десяток, и откуда берутся те люди, которые продолжают приходить на наши шоу? Что такого находят они в этих престарелых ублюдках, которые столько лет играют практически одно и то же? То есть что привлекательного находят в этом семнадцатилетние? Ни за что не поверю, что их просто интересуют 60-е годы, когда они еще не родились. Эй, что же, 60-е были интересными, но черт, интересно, знаешь, быть молодым, и никто в молодости по-настоящему не страдает ностальгией. Так как же насчет 90-х годов в Америке? Должно быть, там, в Америке, не хватает веселья. Или приключений. Может быть, в этом дело, может быть, мы – одно из последних приключений Америки. Не знаю.
Эксл Роуз
Интервьюер Ким Нили
2 апреля 1992 года
Ваше самое раннее воспоминание?
– Моим самым ранним осознанным воспоминанием было ощущение, что я уже был здесь раньше и что я держу в руках игрушечное ружье. Я знал, что это игрушечное ружье, и не знал, откуда я это знаю. Таково мое первое воспоминание. Но я прошел курс регрессивной терапии и проследил все, что происходило со мной на более ранних стадиях развития, вплоть до момента зачатия. Мне кажется, я знаю, что тогда происходило.
Можете сказать, что вам стало об этом известно?
– Только то… для моей мамы беременность не была желанной. У мамы возникло много проблем, и я был в курсе этих проблем. Это порождало чувство чертовской уязвимости, ощущение угрозы со стороны окружающего мира. Мой биологический отец был довольно поганым типом. С самого рождения мне было без разницы, есть он или нет. Мне не нравилось, как он обращался с мамой. Не нравилось, как он обращался со мной до моего рождения. Поэтому, когда я появился на свет, я уже хотел, чтобы насильник моей матери умер.
Ваши слова о том, что вы помните то, что случилось до вашего рождения, возможно, смутят некоторых людей.
– Мне без разницы, эта регрессивная терапия, и если кого-то она смущает, то пусть просто от…бется. Это главное, и это законно, и все это вписывается в мою жизнь. Все хранится в твоем сознании. И какая-то часть тебя обладает сознанием с самой ранней стадии, хранит информацию и реагирует. Всякий раз, как я осознаю, что у меня какая-то проблема, и в конце концов признаюсь себе в этом, тогда я говорю себе: «О’кей, ну-ка, каковы самые ранние стадии?» – и начинаю продираться вспять.
И до чего вы добрались?
– Детство я вымарал почти полностью. Ребенком мне являлись по ночам страшные кошмары. У нас были койки, и я скатывался с постели и впивался зубами себе в нижнюю губу – такие страшные кошмары посещали меня в моей постели. Годами.
Вы помните, о чем были эти кошмары?
– Нет. Помню только один сон. Мне приснилось, что я – лошадь. Вы ведь видели фильмы о диких мустангах, как они скачут и какая мощь в них ощущается? Вот это мне снилось. Мне снилось, что меня поймали, а потом снимали в кино. В каких-то ужасно дурацких фильмах. И это было совершенно вопреки моему желанию, и я не мог терпеть этого и разозлился. Сон был мне тогда непонятен. Я был лошадью, и меня пытались снять в кино! Знаете, я навсегда запомнил этот сон, и теперь я его действительно понимаю. А тогда я не знал, о чем были мои ночные кошмары. Мои родители всегда вели разговоры о чем-то трагическом, темном и страшном. Они не говорили о случившемся – всегда только злились, если кто-то упоминал моего настоящего отца. Мне до семнадцати лет не говорили, что у меня другой отец. Моим настоящим отцом, насколько я знал, был отчим. Но я нашел какие-то страховые документы, и там обнаружил мамин диплом с фамилией Роуз. Значит, от рождения я вовсе не Билл Бейли. Я – Уильям Роуз. Я – У. Роуз, потому что Уильям был козел.
Мама вышла замуж за вашего биологического отца, когда училась в средней школе?
– Да. Мамины глаза всегда темнели, когда она вспоминала, каким страшным был этот человек. И мне удалось узнать с помощью психотерапии, что они с мамой не ладили. И он украл меня, потому что кто-то не уследил. Я помню иглу. Помню укол. И я помню, что этот человек меня изнасиловал, и я видел, что с мамой про изошло нечто страшное, когда она пришла меня забрать. Не знаю всех подробностей. Но я физически отреагировал на случившееся. У меня были проблемы с ногами и с мышцами, которые оказались тогда поврежденными. И я предал это забвению и стал все-таки мужчиной, потому что единственным способом справиться с этим было напрочь об этом забыть. Я предал это забвению, чтобы выжить, – я так этого и не принял. Отношения мамы с этим человеком порождали во мне мысли о насилии и оскорблении женщин. Мне было два года, я был впечатлительным ребенком и все видел. И я понял, что именно так надо обращаться с женщиной. И уже тогда у меня сложилось представление о том, что секс – это сила и секс отнимает силу, и я накопил много отрывочных представлений, с которыми мне предстояло прожить жизнь. Не важно, кем я пытался стать, но существовало нечто иное, говорившее мне, как это было, потому что я это видел. Гомофобия? Думаю, у меня возникла эта проблема, раз мой отец изнасиловал меня, когда мне было два года. Думаю, у меня есть такая проблема.
