11–12 сентября. Эти два дня не оставили после себя много замечательного. Я видел Пушкина, который хочет ехать с матерью в Малинники, что мне весьма неприятно, ибо оттого пострадает доброе имя и сестры и матери, а сестре и других ради причин, это вредно. — С Лизой опять припадок грусти по причине скорой разлуки, — на будущей неделе она уедет.
Наконец я достал повести Ван-дер-Вельде и начну их переводить; мне недостает словарей и некоторых книг, касающихся каждой повести в особенности. Все это время терплю я сильный насморк, а после чаю бывает иногда изжога, мне бы хотелось чем-нибудь заменить питье оного.
13 сентября. Я обедал у моего начальника отделения Шахматова и в Департаменте написал первое представление в Сенат. — Я хочу списывать формы разных бумаг, — это не может быть бесполезным. Познакомился я тоже с Николаем Андреевичем Всеволодским, служившим вместе с моим отцом. С Лизой я был… [неразборчиво. — Примеч. в издании 1929 г.] нежен почти.
14 и 15 сентября. Все это время напрасно я ищу другой дом себе нанять, потому что у меня уже становится холодно. Лихардова опять любезничала со мной: ей бы очень хотелось видеть меня у ног своих, но я не котенок, которого дразнят привязанной на нитке бумажкою. Я испортил свой желудок и хочу быть строго воздержным.
14–20 сентября. Обедал я у одного известного г. Никитина, человека нажившего себе карточною игрою большое состояние — случай довольно редкий; он весьма забавен: занятый своим богатством, он везде старается оное выказать; также хочет он быть человеком лучшего тона и коротко знакомым с высокою аристократиею. Но все это ему не удается, везде видна в доме нечистота и безвкусие, которая дает дурное понятие о хозяйке, — она точно и оправдывает такое мнение о ней. Люди, которые у нее бывают, по большой части его клиенты и почитатели, громко вторящие все, что говорит хозяин. — От него я поехал на вечер к Всеволоду Андреевичу Всеволодскому, человеку весьма богатому, и который живет сообразно своему состоянию. Он меня принял по рекомендации дяди моего Петра Марковича очень хорошо, и мне должно будет к нему ходить.
Остальные эти дни я провел в пустых хлопотах по разным делам.
20–26 сентября. Сборы к отъезду матери и переезд в другой дом заняли меня в эти дни. — Близкая разлука с Лизой заставляла меня тоже чаще с ней быть. Справедливо она жаловалась на мою холодность и прощала ее: любовь всегда снисходительна, легко верит тому, что желает, а самолюбие помогает нам обманывать себя. — Мне хочется кинуть суетное желание нравиться женщинам: это слишком жестокая забава, ради одного времени, которое на нее тратишь, уже вредна она, не упоминая душевного спокойствия, которое она может погубить. 25-го вечером я простился с матерью и с ней, поехавшим вместе отсюда. Я ни за что не хотел бы в другой раз в жизни быть столь же счастливым, как был. — Занимая свой ум женщиной, несравненно более страдаешь, чем бываешь счастлив. — Не знаю, буду ли я иметь силы вперед отказаться от желания быть любимым и от чувственных наслаждений, но хотел бы никогда не входить в искушение. — Если бы можно было возвратить ей спокойствие! Может быть, это большое незнание женщин — опасение их верности, но и одна такая возможность мне страшна.
Теперь я здесь совершенно остался один, и кто знает на какое время? Это тяжело, тем более что мне не хочется пускаться в рассеянную жизнь: я хочу занятия, а одно с другим несогласно.
28. Я получил от Адеркаса еще весьма приятное письмо с дружескими советами и наставлениями для предполагаемой будущей моей воинской деятельности; как жаль, что не могу ими теперь воспользоваться, равно как и присланным мне рекомендательным письмом к Дибичу; но кто знает, что еще будет! — Сегодня я был у Бегичевых. Анна Ивановна прекрасная девушка, и верно счастлив будет ее муж, если он достоин того.
Сегодня также кончил мой портрет Григорьев. Желаю, чтобы мать моя была довольна им; мне кажется он не совсем похожим.
29 сентября. Я обедал сегодня у Павлищева, а вечер провел у Надежды Гавриловны и у Лихардова, где за него играл в вист. Перед тем я заезжал к Сенатскому обер-секретарю 2 департамента Владимиру Михайловичу Ильину и просил его о деле с Пущиным за неуплату заемного письма, отдав ему под видом записки 200 р.: весы правосудия у нас столь верны, что малейший лоскуток бумажки дает перевес!.. Здоровье мое эти дни лучше, — я возьмусь за перевод повестей Ван-дер-Вельде (die Erzaul.), во-первых, для образования слога, да и для денег. Нужно мне прочитать несколько сочинений о месте происшествий каждой повести.
30 сентября. Утро я ездил с визитом и обедал у Бегичевых; потом был с Анной Петровной. — Везде только что и говорят о несчастии, случившемся с Гвардейским Егерским полком: он бежал от турок. Такой стыд беспримерен у нас, чтобы свежий, не разбитый полк, один из лучших в русской гвардии, следственно, всего мира, побежал от толпы турок, — это неслыханно и непонятно. Каковы должны быть начальники, которые довели до того, что русский солдат, признанный всеми за отлично храброго, побежал; про которого Фридрих II сказал, что легче его убить, чем победить; которого мужеством, а не достоинствами генералов, освобождена Европа, и восторжествовавшего над легионами — победителями остальной Европы. В высокой степени замечания достойны подробности, и если можно узнать причины сего несчастного дела; откинув постороннюю занимательность сего происшествия, для нас, как русских, оно весьма важно само по себе, как доказательство, что все знаемое совершенство механического устройства, соединенное со знанием теории, недостаточно без опытности и без способности начальников, и что одна необузданная храбрость без всякого искусства, будет всегда торжествовать над нею.
Ни Варна, ни Силистрия, ни Шумла по сию пору еще не сдались; Паскевич с меньшими силами сделал, кажется, соразмерно и сделал больше. Он взял штурмом две храбро защищавшиеся важные крепости: Каре и Ахалцию, и разбил 25 000 корпус турок с несравненно меньшими силами. Он слывет человеком гордым и глупым, но, судя по делам, у него должны быть воинские способности.
Я писал сегодня в первый раз к сестре и матери после их отъезда: к последней о делах и новостях, а первой я говорил, как необходимо нужно для поддержания дружеских связей по временам видаться. — Долгая разлука незаметно нас отчуждает друг от друга: привыкаешь обходиться один без другого, привязываешься к другим лицам и предметам, но вред прежним связям, переменяешься, как все в этом мире, — и с другим образом мыслей и чувствами должна измениться и дружба.
