К счастью, местное население, измученное постоянными облавами, угрозами и налетами СС и чернорубашечников, было солидарно с партизанами и помогало им, делясь скудными запасами провизии и предупреждая вовремя о грозящей опасности. Мин рассказывал обо всем этом очень просто, как о вещах совершенно обычных и незначительных.
— Однако, — продолжал Мин, — как правило, в семье не без урода. Шпионы — это наше несчастье. Чаще всего они действуют несознательно, так, из чувства страха.
При этих словах один из партизан подмигнул и вынул из кармана фотографию женщины, которую остальные тотчас же начали рассматривать. Мин объяснил мне, что эту фотографию нашли у одного подозрительного человека, арестованного совсем недавно. Я не удержалась и спросила, что же он сделал с этим несчастным. Честно говоря, я боялась, что они уже успели отправить его на тот свет, но громкий смех партизан в ответ на мой вопрос успокоил меня.
— Мы привели его с собой, — сказал Мин. — Он нас ждет в саду. Потом мы подумаем, как заставить его заговорить.
— И он… он вас ждет в саду? — удивленно воскликнула я. — Да он уже, наверно, давно удрал!
— Это исключено, синьора, — засмеялся Мин, — мы его привязали к дереву, как колбасу в лавке.
Мне стало жаль этого неизвестного «шпиона», и я начала горячо упрашивать Мина, чтобы его развязали и впустили в дом. Командир согласился. Двое партизан вышли и скоро вернулись с предполагаемым шпионом. Он оказался до смерти напуганным молодым парнем из соседнего селения.
Я усадила его, дала поесть. К счастью, мои гости в это время набросились на торт, я же попыталась приободрить парня.
Постепенно несчастный пришел в себя. Всхлипывая, он сказал, что ни в чем не виноват и ничего не знает о немцах и фашистах. Я видела, что он уповает только на мою помощь. Когда партизаны собрались уходить, я отвела Мина в сторону и попросила сжалиться над несчастным парнем. Мин пообещал разобраться как следует в этом деле и сказал, что я могу рассчитывать на его защиту и помощь.
Вокруг бродили банды грабителей, и, так как моя вилла стояла в стороне от селения, он вызвался каждый вечер присылать мне охрану. У его партизан был пароль «звезда». Каждый вечер ко мне являлись три-четыре партизана и дежурили ночью в саду и в парке, отдыхая по очереди в часовне.
Однажды мы сидели в гостиной и слушали передачу из Лондона. Раздался стук в дверь. Вошла испуганная служанка и сказала, что пришел партизан с автоматом. Я выглянула в окно и спросила, кто он.
— Партизан, — ответил молодой человек. — Меня послал Мин. Вы не могли бы пустить меня переночевать?
Слегка поколебавшись, я открыла дверь и дала ему поесть. Его лицо вызывало доверие. Он был молод, хорошо воспитан и вооружен до зубов.
На следующее утро он позавтракал и, горячо поблагодарив меня, ушел. Я побежала в Пьеве к связному партизан, работавшему парикмахером, где застала другого командира по имени Бруно, который вскоре погиб во время облавы. Я рассказала ему о партизане, так как не была уверена, что его действительно послал Мин, описала внешность незнакомца.
— Не бойтесь, синьора, это настоящий партизан. Его кличка «Лев», он командир отряда «Гарибальди». Наверно, за ним кто-нибудь гнался, а он боялся попасть в засаду. Вы хорошо сделали, что приютили его.
Я уже вошла во вкус борьбы и часто забывала даже об элементарной осторожности.
Часовня, находящаяся рядом с виллой, уже давно превратилась в убежище для партизан, дезертиров, подозреваемых немцами людей.
Когда же СС и чернорубашечники патрулировали на улицах Барбизанелло, в часовне прятался и маэстро Полакко. Иногда под предлогом выразить свое уважение ко мне заходили офицеры из комендатуры, желавшие познакомиться со мной, а также те, кто знал меня по многочисленным гастролям в Германии и Австрии. Как только они появлялись, начиналось стремительное «паломничество» в часовню. Всегда находился кто-нибудь, кто не имел ни малейшего желания встречаться с посетителями такого сорта, и первым среди них был Полакко.
Некоторое время у меня жили два моих дальних родственника-студента. Они уклонялись от военной службы и принудительной работы на фашистов.
Они тоже устроились в часовне. Притащили матрацы, а на алтарь поставили спиртовую горелку.
Однажды ночью явился Мин.
— Синьора Тоти, я пришел, чтобы просить вас быть осторожнее. Слишком много людей уже знает о вашей помощи партизанам и дезертирам. Многим известно и о часовне. Помните, что у немецкого командования в Пьеве длинные уши… Завтра на рассвете отправьте всех, а я уберу своих людей.
Фашисты готовились к большой облаве в Солигезе. Партизаны собирались вернуться в горы и снять на время охрану моей виллы.
Прощаясь с Мином, я сказала ему:
— Мне жаль, что вы уходите, потому что в следующее воскресенье меня пригласили петь на мессе, а мне бы очень хотелось, чтобы вы меня послушали. Я буду петь для вас и молиться за вас. Пусть вас благословит господь!
В воскресенье я отправилась в церковь. Началась месса, и тут же послышался шум мотоциклов. Прихожане и священник забеспокоились.
Увлеченная пением и молитвой, я не обратила на это особого внимания, но во время проповеди и чтения Евангелия я пошла в ризницу, чтобы немного отдохнуть. Каково же было мое удивление, когда я нашла там Мина и нескольких партизан.
Они безумно рисковали. В церкви могли оказаться фашисты. С минуты на минуту можно было ждать вооруженной схватки. В отчаянии я стала умолять Мина и его товарищей уйти как можно скорее. Они послушались моего совета и ушли. Успокоенная, я вернулась в церковь. Когда я пела последнюю молитву, на улице раздались выстрелы. Это партизаны прощались со мной.
Этот любопытный эпизод стал известен. Весть о нем разнеслась по всей округе. Распространились слухи, что Тоти — партизанка, что она поддерживала связь с Мином и не раз уже пела в церкви специально для бригады «Гарибальди».
Стоял ноябрь 1944 года.
Однажды в сад въехал большой военный автомобиль. Из него вышли четыре офицера, два немца и два итальянца, и молодая девушка. Увидев их, Полакко незаметно выскользнул из дома и пробрался на трансформаторную подстанцию. Еще минуту назад я и не подозревала о надвигающейся опасности, и у меня сильно забилось сердце. Однако я нашла в себе силы улыбнуться и спросила, что им угодно. Они пришли просить меня «о большом, очень большом одолжении» — от имени комендатуры Тревизо они уполномочены пригласить меня принять участие в концерте, который дают в Конельяно в честь маршала Роммеля и немецких солдат, отбывающих на фронт.
