Танец в Греции рождается стихийно, его исполнители часто очень искусны. Скажу больше: если мужская компания собирается в греческой таверне, где играет музыка, всегда наступает такой момент, когда необходимо встать и танцевать, — в английском пабе в такой момент рассказывают грязный анекдот. Греки тоже могут рассказать грязный анекдот, но англичане никогда не танцуют.
С нас содрали три фунта за этот вечер, — по крайней мере вдвое больше, чем следовало. Эта черта греков менее симпатична. Дорога назад в школу была вдвойне неприятна: во-первых, нас взбесил счет, и, во-вторых, ледяной ветер с гор дул нам прямо в спины.
Типичное письмо от Джинетты Пуано. Провинциальная скучноватая учтивость и правильный язык. У нее дар писать письма. Нет ни капли той живости и остроумия, какие отличают стиль Джинетты Маркайо, однако она несравненно изящнее выражает свои мысли, любовь и мечты на бумаге. Я с удовольствием ей отвечаю.
«Partout dans la ville, sur les terrasses des collines, des fontaines, nuage, flocons d’arbres en fleur»[300]. От своих последних слов я сам пришел в восторг.
Она хочет, чтобы я поехал с famille thoursaise[301] в Испанию на следующий год. Я бы с радостью поехал — путешествие обещает быть замечательным, и она сама отличная спутница, — но я чувствую что-то вроде ответственности — теперь я придерживаюсь принципов морали только в личных отношениях — и не хочу укреплять в ней определенные надежды, хотя я и так как мог препятствовал их созреванию; «je ne veux pas voir développer une amitié désespéré, nourri de brefs rencontres et longues tristesses»[302].
В другом месте я писал о «une énigme à la jolie taille»[303].
«Je ne veux point vous faire mal, mais non plus vous charmer au point où vous oubliez notre situation et les plusieurs distances qui nous séparent»[304].
Похоже, что у «famille» планы дать концерт и, если я не смогу сам оплатить проезд до Франции, отдать выручку мне. Я тронут и несколько смущен такой заботой; честно говоря, в это трудно поверить, хотя и очень хочется.
24 февраля
Весь день гулял один. Ясный — ни облачка — сказочный день. Прошел несколько миль и никого не встретил. В центре острова необычно тихо, нет ничего, кроме местных растений. Я влезал на крутые склоны и так добрался до удаленных долин, поросших пихтами, откуда видно сверкающее лазурью море. Четко вырисовывались Пелопоннесские горы, казалось, совсем близко, несмотря на разделявшие нас десять миль залива; их снежные шапки выглядели ослепительно белыми на фоне чистого голубого неба. Атмосфера слепила чистотой и солнечным блеском; день был так прекрасен, что мне стало неспокойно, такое совершенство чуть ли не раздражало. Я перекусил, сидя на большом камне, обращенном на запад; вся срединная часть Пелопоннеса раскрылась предо мной. Залив представлялся чем-то искусственным; полоска пенистой голубой воды окружала стоявшие напротив горы. По камню ползла черепаха. Я попробовал ее покормить, но единственным ее желанием было унести поскорее отсюда ноги. Дул теплый ветер, в воздухе пахло гиацинтами, их было множество, и над ними жужжали пчелы. Ворон прокаркал над головой. Мне захотелось пить, и я с удовольствием утолил жажду апельсином. Насытившись, стянул с себя рубашку и улегся под пихтой на солнышке; овеваемый теплым ветерком, дремал, лежа на земле, слившись с ней. Солнце и обнаженная кожа сделали свое дело: во мне проснулись эротические желания. У культа солнца эротическая основа: он порожден человеком, влюбившимся в огненное светило.
Думаю, что пейзаж, открывающийся с западных высоких холмов Спеце, самый красивый в мире. Можно встать так, что, немного повернув голову, увидишь одновременно Эрмиони и Дидиму, и тогда Греция предстает обнаженной женщиной, открывающей через пейзаж все свои тайны. Это страна Одиссея, страна странствий и подвигов древних греков. Голубые моря, пихты, снежные вершины гор — все как охлажденное вино: свежее, благоухающее.
Я спускался по длинным, залитым солнцем склонам к бухте, которая даже на этом острове, где множество прекрасных заливов, выделяется своей красотой[305]. Два мыса обрамляют далекий Пелопоннес; пихтовая роща растет параллельно сбегающей вниз дороге. Среди деревьев виднеются, поражая своей белизной, часовенка и вилла. Вдоль моря активно бродят, пощипывая траву, черные, низкорослые козы с колокольчиками на шеях. У часовни я увидел длинный плащ и сумку пастуха. Пустынный рай.
Домой я вернулся изрядно уставший: мне тяжело дался переход через серединную гряду. На фоне синего ионического неба Дидима пылала розовато-лиловым и пурпурным цветом, сменившимся вскоре на индиго. На расстоянии двух миль я услышал школьный звонок, звавший на урок. Раздались голоса из деревни, дети пели и танцевали.
Позже я пошел в Спеце, чтобы там встретиться и поужинать с Ш. Он зачитал отрывки из «Нью стейтсмен», в том числе из редакторской статьи с критикой королевских похорон[306]. Политика и короли — как далеко все это! Мы пошли в «Ламбрис», слушали, как поет Евангелакис и другие греки, смотрели, как актеры развлекаются с четырьмя афинскими проститутками, пили пиво, потом добавили полбутылки бренди, которым нас угостил хозяин, и вернулись домой, совсем не готовые к тому, чтобы бодро встретить начало недели.
Прекрасная страна с прекрасным климатом — сегодня уже третий абсолютно безоблачный день этой волшебной весны. Безупречная природа — всего лишь тонкий слой сливок на молоке реальности. Ужасный диссонанс между красотой пейзажа и современными греками. Они слепы, живут как кроты — в подземных переходах.
Нелепое несоответствие между всеми oraisons funubres[307] и высокопарной хвалой в адрес покойного короля и новоиспеченной королевы. Некрофильское обсуждение до мелочей организации похорон, критика самой церемонии — критика стала такой неотъемлемой чертой современного мира, что скоро станут критиковать даже природу, — и выражение преданности. Наибольшая глупость — параллели с великой королевой Елизаветой. В то время Англия была одним племенем, сильным, но все же иерархическим; люди не возражали, что над ними есть некто высший. Теперь же мир — это улей из множества индивидуальных сот; люди не считают себя ниже других, и у них нет семейственной, национальной любви к монарху. Монархия существует только потому, что жизнь масс бесцветна и они рады любой возможности сублимироваться. Корона — тот же психологический якорь; чуть что — и благополучно возвращает нас назад.
6 марта
Спеце может стать камнем преткновения для человека, ведущего дневник. Дни убегают как вода сквозь пальцы, особенно при хорошей погоде. Все время что-то происходит, я вижусь с людьми, преподаю, играю в теннис и не делаю ничего толкового. Ни один месяц в моей жизни не пролетал так быстро, как этот февраль. Уже несколько дней идет Масленица — Апокриас[308]. Украшена вся школа, на стенах спален и столовой — забавные фигурки и вымпелы, повсюду красиво и чисто. Сейчас на острове полно богатых родителей и хорошеньких сестер. Погода изумительная. Нам с Шарроксом оказывала покровительство богатая супружеская пара, Гованоглоусов, они прекрасно говорят по-английски и намного образованнее остальных мам и пап из нуворишей. Приехал Сотириу, председатель опекунского совета, и совершил обход спальных комнат. Плюгавый седой старичок, слабый и дряхлый, плелся, опираясь на палку; инспектирование чуть ли не военного образца. Мальчики стояли у кроватей по стойке «смирно», пока Сотириу и его сопровождение ковыляли мимо, заглядывали в личные тумбочки и вежливо наставляли школьников. Еще один напыщенный коротышка — лет пятидесяти — шестидесяти, в рыжеватом твидовом костюме, с офицерскими усиками — исполнял при председателе роль помощника. Затем шли — директор школы, его заместитель, заведующий пансионом и длинная процессия учителей, старших учеников и родителей. Все бы хорошо, но взятый Сотириу темп похоронной процессии вызвал у самых легкомысленных из нас приступ неудержимого смеха.
