«— Вы уверены, что все эти люди не принимают меня за потомка Александра Великого, построившего, по их мнению, этот город?
— Берите выше; они принимают вас за самого Александра Великого».
Баку, потом Тифлис, где празднует он новый 1859 год. Слезные прощания с Калино, который должен вернуться в Москву. Александр напряженно работает над книгами «В России» и «Кавказ», составившими более двух тысяч страниц. Дабы увеличить объем, Александр включает в свой текст страниц пятьдесят из книжки некоего Эдуарда Мерльс о пленении француженки на Кавказе, что дает повод для обвинения в плагиате[154]. Александр проигрывает процесс, пресловутая француженка исключена из переизданий, поскольку неизвестно, кому принадлежат права на использованные страницы, и совершенно непонятно, кто же от этого оказался в выигрыше. В начале февраля Александр и Муане приезжают в Поти, на Черном море. В ближайшие десять дней отсюда не отправится ни один корабль, и Александр пишет, охотится, ловит рыбу. Среди слуг гостиницы «Яков» выделяется «красивый и крепкий малый лет двадцати двух — двадцати трех» по имени Василий, который не производит впечатления ни вора, ни пьяницы, ни идиота. Александр предлагает ему поехать во Францию, и грузин Василий останется его слугой до конца дней Александра. Посадка на русское судно, в Трабзоне пересадка на французское, которое шесть дней будет стоять в Константинополе. Александр не сходит на берег, ибо этот город вне его программы, и он намерен посетить его во время следующего путешествия. Зато он останавливается на острове Сирос (Кикладские острова). Не для того, чтобы отыскать там дом улиссова свинопаса Эвмея, но чтобы заказать там яхту «Монте-Кристо». Сделка заключена «с лучшим строителем острова Пагайадой. Сговорились на семнадцати тысячах франков. Ровно половина той суммы, которую запросили с нас во Франции»[155]. Благодаря Эдмону Абу, порекомендовавшему воспользоваться услугами греческих судостроителей, Александр в кои-то веки заключил выгодную сделку. И здесь начинается одиссея яхты «Монте-Кристо».
9 марта Александр сходит на берег в Марселе в калмыцком костюме, мохнатой шапке, с патронташем и с саблей. Неизвестно, сохранится ли у него этот новый сценический костюм до самого Парижа. Как будто бы он был уже не в нем во время большого банкета в ресторане Мадлен, устроенного друзьями в честь его возвращения. Мери декламирует нескончаемые стихи во славу Путешественника, из которых, в частности, становится известно, что во время перехода через Кавказские горы «Титан труда в поспешности своей / Взобрался на скалу, где умер Прометей». Кстати, Александр тогда мог бы и освободить Прометея, если бы Исаак Лакедем его не опередил. Не только Мери принимает участие в чествовании Александра. Мало склонный к нежностям Бодлер восхищен рецензией Александра на Салон живописи 1859 года, опубликованной в «l’Independance beige»: «Возможно ли поверить, что автор «Антони», «Графа Германна», «Монте-Кристо» — настоящий ученый? Нет, не так ли? Возможно ли поверить, что он настолько осведомлен в изобразительном искусстве, в изучении которого столь терпелив? Тоже нет. Это было бы даже, как мне кажется, противно самой его натуре. Ну так вот, он являет собой пример, доказывающий, что воображение, пусть даже не подтвержденное практикой и знанием технической терминологии, вовсе не обязательно диктует лишь еретические глупости в той области, в которой он оказывается по большей части компетентным. <…> То, что этот человек, сам по себе воплощающий универсальную витальность, восхитительно воспел эпоху, исполненную жизни, то что создатель романтической драмы воздал хвалу, и, уверяю вас, по-своему величественно, счастливому времени, где рядом с новой литературной школой расцветает новая школа живописи: Делакруа, оба Девериа, Буланже, Портле, Бонингтон и т. д., так этому нечего удивляться! — скажете вы. Это его прямое дело! Laudator temporis acti! Но то, что он так умно воздал должное Делакруа и так точно объяснил природу безумия его противников, что он пошел еще дальше, показав, в чем погрешности самых сильных из совсем еще недавно славных художников; что он, Александр Дюма, столь сговорчивый и неосторожный, так наглядно показал, например, что Труайон — не гений и даже то, чего ему не хватает, чтобы хотя бы притвориться гением, и это, скажите-ка мне, мой дорогой друг, столь же просто по вашему мнению? Конечно, все это написано с той драматургической небрежностью, к которой он привык, беседуя со своей огромной аудиторией; и тем не менее сколько изящества и неожиданности в выражении истинного! Мой вывод вам уже ясен: если бы Александр Дюма, который не является ученым, не обладал бы богатым, к счастью, воображением, услышать от него можно было бы только глупости; говорит же он, и хорошо говорит, толковые вещи, потому что… (как бы получше закончить), потому что воображение, благодаря своей компенсирующей природе, содержит критический разум»[156].
Александр же, со своей стороны, продолжает превозносить Гюго. В августе 1859 года закон об амнистии позволил ссыльным вернуться во Францию. Совершенно очевидно, что Гюго не принимает это на свой счет. Александр, пользуясь публикацией у Гетцеля первой серии «Легенды веков», посвящает целых десять страниц в «Монте-Кристо» «современному Данту», которому «мы остались верны». Он начинает с того, что бичует тех, кто иронизирует над Гюго, самому себе запретившему возвращение, руководствуясь известным тезисом «И если останется хоть один, то я и буду этим последним».
«Будьте спокойны, вы, завистники тени, носящей цепи, будьте спокойны, он не вернется.
Неправда ли, есть что-то бесконечно грустное в той буржуазной ненависти, которая во Франции всегда преследует гений человеческий?
Платон изгонял поэтов республики, но, изгоняя, короновал их.
Амнистия забыла; но зависть помнит.
К счастью, в изгнании пребывает лишь тело великого поэта». И в доказательство Александр приводит Предисловие и большие куски из «Легенды веков». В них он обращает внимание на три главных достоинства Гюго: изящество и величие, которыми он обладал от природы, и жалость к бедным людям, «качество, приобретенное» поэтом. Александр продолжает также печатать адаптации уже названных русских романов, огромное количество сказок и новелл, один из самых посредственных своих романов «История одной хижины и одного дворца, или Сын каторжника» в соавторстве с Шервилем, всегда превосходные впечатления о путешествиях — «В России» и «Кавказ» и прежде всего «Любовное приключение», в основу которого положен рассказ о двух его самых совершенных романах — платоническом с Лиллой Быловски и плотском с Каролиной Унгер.
