Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография - Стейси Шифф

К горячим ваннам и москитным сеткам, к золотым аксессуарам и усыпанным драгоценными камнями скипетрам, к «недозволенному блуду и потомству помимо супруги» он добавляет одну зажигательную деталь. Флор пишет, что в качестве платы за наслаждение Клеопатра потребовала Римскую империю [51]. Дион приходит к такому же заключению более извилистым путем: «Она так пленила, так околдовала и его, и всех остальных, кто влиял на него, что задумала править даже над римлянами» [52]. У Клеопатры уже есть Пергамская библиотека. Есть бальзамические сады Ирода. Ходят слухи, что Антоний тащит лучшие произведения искусства из азиатских храмов – в том числе знаменитые колоссы, гигантские статуи Геракла, Афины и Зевса, веками стоявшие на Самосе, – и кладет к ногам египетской царицы [53]. Если он завещал ей свое тело, то есть ли вообще что-то, в чем он может ей – гипотетически – отказать? И чего она не решится попросить?

Похоже, именно Октавиан решил, что Клеопатра задумала сделать Рим провинцией Египта – вряд ли эта идея могла прийти в ее светлую голову. На его стороне играет стереотип жены – интриганки и транжиры, для которой ни один бриллиант не достаточно велик, ни один дом не достаточно просторен. Как выразится спустя несколько столетий Евтропий, Антоний начал войну по наущению царицы Египта, которая «по алчности своей женской возжелала царствовать в Риме» [111] [112] [54]. Уже давно известно, «каким страшным войнам причиною были женщины» [55]. Из-за них рушились династии. Более того – и тому виной, как всегда, сладострастный, хитрый, пагубный Восток – египтянки уже принесли немало бед. Они кроют в себе неутолимый жар и феноменальную сексуальную энергию. Одного мужа им мало. Египтянки привлекают сломленных мужчин – Октавиан лишь представил доказательства.

Он придумал, как ловко закамуфлировать гражданскую войну, которую всего четыре года назад официально объявил законченной и на которую обещал больше никогда не посылать своих солдат. Насколько приятнее, насколько правдоподобнее звучит довод, что Антония погубит недозволенная любовь, а не собственные соотечественники! Совсем не трудно поднять легионы – или налоги, или брата на брата, – когда Клеопатра грозит завоевать их всех, как уже завоевала Антония. Лукан через сотню лет сформулирует девиз: «Как бы весь мир не взяла нам чуждая женщина в руки!» [56] Логика проста. Египетская царица подчинила себе Антония. Рим, предупреждает Октавиан, будет следующим. В конце октября он объявляет войну – Клеопатре.

Объявления войны ждали. Возможно, оно даже принесло облегчение. Тем не менее Клеопатру наверняка удивила формулировка. Она никогда не предпринимала враждебных действий против Рима. Показала себя идеальным вассалом – пусть даже и вассалом с привилегиями. Она поддерживала порядок в своем царстве, снабжала Рим по первому требованию, являлась, когда вызывали, не нападала на соседей. Делала все возможное, чтобы поддерживать, и ничего, чтобы подрывать величие Рима. По традиции, объявлению войны предшествуют три шага: сенат вносит запрос на возмещение ущерба, после чего через месяц следует напоминание о том, что удовлетворения все еще нет. Через три дня на вражескую территорию прибывает посланник, чтобы формально объявить начало боевых действий. Октавиан не вызывает Клеопатру в Рим ни для отчета, ни для предъявления обвинений. Не задействует дипломатические каналы. Как всегда скорый в действиях, он отметает всю церемониальную шелуху. Облачившись в военный плащ, он собственноручно метает копье, окропленное свиной кровью, в сторону Востока с ритуальной полоски «вражьей земли» в Риме. (Есть мнение, что он сам придумал эффектный «древний» ритуал специально для этого случая – попутно творил историю. Октавиан прекрасно умел восстанавливать традиции, особенно те, которых никогда не существовало) [57]. Официальных обвинений не предъявлено, потому что их попросту не могут сформулировать. Клеопатра так страшно погрязла во враждебных намерениях, что царицу проклинают за «ее действия», без уточнений. Октавиан рассчитывает, что Антоний останется ей верен, и эта преданность – в сложившихся обстоятельствах – позволит Октавиану объявить, что его соотечественник «добровольно принял сторону египтянки в войне против своей родины» [58]. В конце 32 года до н. э. сенат лишает Антония консульства и всех полномочий [113].

Антоний и Клеопатра как могут стараются разоблачить эту закулисную аферу. Они теперь союзники поневоле. Как в такой ситуации, кричат они, кто-то в Риме вообще может верить подлецу Октавиану? «Что, о боги, имеет он в виду, угрожая оружием нам обоим, но в своем указе объявляя, что воюет с ней, но не со мной?» – вопрошает Антоний [59]. Его двуличный коллега интригует, только чтобы внести разлад и потом править всеми как царь. (В этом он, безусловно, прав. Октавиан нашел бы повод начать с ним войну, даже если бы Антоний бросил Клеопатру.) Как можно иметь что-то общее с человеком, который бесцеремонно лишил гражданских прав своего коллегу, незаконно завладел завещанием друга, соратника, родственника? Да он боится идти в открытую, грохочет Антоний, хотя «и находится со мной в состоянии войны и ведет себя так, словно уже не только победил, но и лишил меня жизни» [60]. Опыт, популярность, цифры – все на стороне Антония; он бывалый командир, за которым стоит самая могущественная царская династия в Азии. В его подчинении 500 кораблей, 19 легионов, более 10 000 всадников. Не важно, что в Риме у него нет полномочий. На его стороне треть сената.

Все последние двенадцать лет Антоний настаивал, что Октавиан хочет его уничтожить. Это было похоже на правду и совпадало с интересами Клеопатры. Они оба всё понимали. Еще Антоний понимает, что не может соперничать с бывшим шурином в лицемерии. (Клеопатра может, но не должна вмешиваться.) Какое несчастье, что Антоний оказался предателем, причитает Октавиан. Он так всем этим подавлен. Он так восхищался Антонием, что разделил с ним власть и доверил ему любимую сестру. И не объявил войну даже тогда, когда шурин унизил ее, бросил их детей и отдал детям другой женщины земли, принадлежавшие народу Рима. Конечно, Антоний когда-нибудь прозреет (Клеопатре, по мнению Октавиана, это не грозит. «Ибо я приговорил ее, – презрительно кривит он губы, – пусть и только оттого, что она иноземка, быть врагом нам по природе своей» [61]). Он утверждает, что Антоний, «быть может, не по собственной воле, быть может, и с неохотой, но поменяет свои устремления посредством моих указов против нее». И прекрасно знает, что его противник этого не сделает. Для них с Клеопатрой уже нет пути назад. Даже если не брать в расчет дела сердечные, Антоний по натуре очень верный. В общем, ситуация в 32 году до н. э. сложилась сюрреалистическая: сложно сказать, кому Клеопатра была тогда в