Такие изображения ко многому обязывали — и Митридат делал все, чтобы слухи о появлении «клона» Александра получали новую и новую пищу. Уходили по домам отпущенные им пленники из числа местных жителей, призванных под оружие для борьбы с ним, — и повсюду говорили о его человеколюбии: не просто отпустил вооруженных врагов, но еще и деньгами снабдил (Аппиан. Митридатика. 18. 69, 19. 73; Диодор. XXXVII. 26). (Римляне, к слову сказать, такой щедрости не проявляли.) Случилось так, что, как и во времена Александра, землетрясением была разрушена Апамея — Александр дал деньги на ее восстановление, и Митридат от него не отстал и выделил 100 талантов (Страбон. XII. 8. 18. С. 579). Митридат прибыл в Эфес — и вот, поднявшись на крышу знаменитого храма Артемиды (который после учиненного Геростратом пожара был отстроен с еще большим великолепием), он пустил стрелу из лука, надеясь, что она пролетит дальше, чем стрела, в свое время выпущенная Александром и пролетевшая целый стадий (около 180 метров). Длина полета стрелы обозначала пределы, на которые распространяется право убежища, предоставленное храму (Страбон. XIV. 1. 22–23. С. 641). На пути через Фригию Митридат счел нужным еще раз напомнить об Александре, остановившись на том самом месте, где в свое время останавливался и тот: разумеется, такое совпадение стоянок было истолковано как счастливое предзнаменование.[896] Наконец, бесценный подарок поднесли «новому Александру» жители острова Кос, которые встретили понтийского царя с радостью. Этим подарком была мантия Александра Великого, которую Митридат впоследствии носил (Аппиан. Митридатика. 20.76; 23.92, 117.577).[897] Итак, Митридату, как кажется, успешно удавалась роль нового Александра, идеального царя, благодетеля и спасителя эллинов.[898]
На первых порах эта пропаганда в сочетании с мощью понтийской армии дала некоторые результаты: на сторону Митридата один за другим перешли города Азии — Магнесия на Меандре, Эфес, Митилена, Кавн, Адрамиттий, Пергам (Аппиан. Митридатика. 21. 81, 23. 88–91). Продвижение Митридата по Азии сопровождалось всеобщим ликованием (Цицерон. За Флакка. 60; Юстин. XXXVIII. 3. 8; Аппиан. Митридатика. 21. 81; Диодор. XXXVII. 27. 1). В городах в его честь устраивались грандиозные празднества. Плутарх упоминает одно из них, когда в Пергаме при помощи сложных приспособлений на Митридата сверху опустили изображение Победы с венцом в руке. Итак, «отняв Азию у римлян, а Вифинию и Каппадокию у тамошних царей, он обосновался в Пергаме, наделяя своих друзей богатствами, землями и неограниченной властью» (Сулла. 11. 1–3).
Однако отнюдь не все было столь безоблачно, как хотелось бы Митридату. Поддержка со стороны азиатских городов была отнюдь не единодушной,[899] и в ту картину, в которую наши источники хотят заставить нас поверить, стоит внести некоторые коррективы. Мемнон в общем виде сообщает о том, что одни города Азии сами перешли на сторону царя, а другие он захватил. Сопротивление Митридату оказали Магнесия на Сипиле, ликийцы и памфилийцы и особенно Стратоникея (Павсаний. I. 29. 5; Ливии. Периоха 81; Плутарх. Наставления по управлению государством. 809С; Аппиан. Митридатика. 21.82, 61.250; Мемнон. 31.3; Орозий. VI. 2. 2; Евтропий. V.5).[900] Некоторые города хоть и сдавались, но не сразу: например, жители Лаодикеи на Лике, которую охранял Квинт Оппий, первоначально оказывали сопротивление и сдались только после того, как Митридат обещал им неприкосновенность в обмен на выдачу Оппия {Аппиан. Митридатика. 20. 78–79; Страбон. XII. 8. 16. С. 578; Ливии. Периоха 78).
Еще труднее было подчинить своей власти острова — стойкое сопротивление оказал Родос, от которого войска Митридата были вынуждены отступить. Силой Митридату пришлось покорять Эвбею и Делос, о событиях на котором еще придется говорить более подробно (Аппиан. Митридатика. 24–28; Плутарх. Сулла. 11.5; Мемнон. 32.14; Беллей Патеркул. П. 18. 3; Флор. I. 40. 8; Страбон. X. 5. 4. С. 486; Павсаний. III. 23. 3). Хиос вроде бы сдался, но во время осады Родоса корабль с этого острова совершил в отношении царя то, что он расценил как настоящий «теракт»: «Во время сражения, когда царь плыл мимо своих кораблей и побуждал своих, хиосский союзный корабль в сутолоке ударил в царский корабль, который дал течь. Царь, сделав тогда вид, что он ничего не заметил, впоследствии наказал и рулевого, и подштурмана и почувствовал сильную неприязнь по отношению ко всем хиосцам» (Аппиан. Митридатика. 25. 101).
В целом поведение азиатских городов перед лицом войск понтийского царя было очень разным — от тех, кто полностью перешел на сторону Митридата (число таких городов было невелико), до тех, кто любой ценой отстаивал интересы римского дела и не боялся вооруженной конфронтации с Митридатом (их тоже было относительно немного).[901] Типичным же поведением для городов Азии в это время было сохранение лояльности римлянам, предоставление им убежища после поражения — и переход на сторону Митридата при приближении понтийской армии с показной демонстрацией преданности новому господину.[902]
Но потеря территорий на Востоке была еще не самым страшным. Худшее для потомков Ромула было впереди — в Эфесе царь издал приказ об уничтожении римлян, италийцев[903] и их рабов — «бесцельный акт слепой зверской мести», по выражению Теодора Моммзена.[904] Имущество убитых предписывалось разделить на две части, одну из которых следовало передать в царскую казну, другую оставить местным властям, коим исполнение приказа и поручалось. Укрывательство или погребение римлян каралось смертью.
Античные авторы с жуткими подробностями описывают начавшуюся расправу — как тех, кто обнимал статуи богов, оттаскивали прочь и предавали смерти, как топили тех, кто пытался спастись вплавь, как убивали даже в храмах, как не щадили жен и детей римлян и италийцев и т. д. Погибло будто бы от 80 до 150 тысяч человек.[905] В этом еще в древности видели проявление ненависти жителей Азии к римлянам (Аппиан. Митридатика. 22. 91). Однако далеко не везде приказ царя выполнялся с надлежащим рвением: если в Эфесе, Пергаме, Кавне, Траллах, Адрамиттии несчастных римлян и италийцев убивали без всякой жалости, то в Смирне, Магнесии, на Косе репрессий не было. Иногда римляне всего лишь меняли тогу на греческий гиматий, и одно это спасало их от гибели. Уцелел даже консуляризгнанник Публий Рутилий Руф, просто перебравшийся в Смирну, где его соотечественников не трогали. И никаких наказаний за такой откровенный саботаж царского распоряжения не последовало.[906] Может, античные авторы преувеличили строгость приказа Митридата, а может, строгость эта смягчалась необязательностью в его исполнении. А уж что в источниках явно завышено, так это число убитых.[907] Однако в любом случае погибла не одна тысяча римлян, и этого было достаточно, чтобы вызвать ярость в Риме. Кровопролитие сделало невозможным примирение не столько между Митридатом и римлянами, сколько между местным населением и их прежними господами.[908]
