— Бывала и не раз, — подтвердил Феофил, — но где она сейчас, не знаю, поверьте. Вы же Надин одноклассник, работаете в КГБ. Ваша фамилия Куманев? Надя мне немного о вас рассказывала.
— Куманин, — поправил его майор КГБ. — Куманин. Сергей Степанович.
Он заметил, что мать Феофила посмотрела на него как-то странно, будь он был не представителем власти, увозящим в тюрьму ее сына, а любопытным экземпляром. Куманину стало не по себе.
— В конце концов, — раздраженно сказал он, — я взял эту диссертацию у Лидии Федоровны, чтобы ознакомится и намеревался вернуть. Если она была вам так нужна, нужно было позвонить мне по телефону, и я, с согласия Надиной мамы, разумеется, передал бы ее вам. Вместо этого вы решили взламывать мою квартиру среди бела дня. Вы подумали, в какое идиотское положение перед Надиными родителями поставили меня? Кстати, почему вы пошли не сами, подослали какого-то своего дружка, который выписывал мой адрес у Лидии Федоровны?
— Я боялся засветиться, — честно признался Феофил. — Посудите сами: сначала целая бригада с Лубянки хватает Алешу Лисицына. Надя говорила, что попытается кое-что выяснить, поскольку у нее есть там знакомые, видимо, она имела в виду вас. Потом исчезла сама. На следующий день появляетесь вы и изымаете ее диссертацию. Я хотел спасти то, что можно — диссертацию. Конечно, я и думать не мог, что вы меня так быстро высчитаете. Считал, что вы меня вообще не знаете…
— Вы можете объяснить мне, — спросил Куманин, — что все это значит? Что это за мальчик такой, из-за которого разгорелся весь сыр-бор? Честно вам скажу, мне совершенно неизвестно, арестована Надя Шестакова или нет. Об этом гадать можно, не более. Подобное предположение может увести очень далеко по ложному пути…
— Вы так и будете стоять в сенях? — вмешалась в разговор Клавдия Ивановна, продолжавшая рассматривать Куманина. Сергей ощущал на себе ее любопытный взгляд и нервничал, сам не зная почему.
— Проходите в комнату, — продолжала она, — и там беседуйте, хоть до утра.
Феофил вопросительно посмотрел на Куманина, тот на мгновение задумался, но потом махнул рукой:
— Хорошо, побеседуем здесь, у вас.
У Феофила оказалась маленькая комнатка, не более десяти квадратных метров. Окна смотрели на кусты с черной смородиной. Видимо, на фоне именно этих кустов Надя, Феофил и Алеша Лисицын когда-то фотографировались. В комнате стоял стол, украшенный настольной лампой с самодельным абажуром. На стене висело несколько книжных полок, на которых сверкали яркими корешками книги на иностранных языках, главным образом, насколько понял Куманин, по психиатрии и физиологии. Висела старинная фотография священника в облачении и с крестом на груди, а чуть дальше — яркая лубочная картина, на которой большой корабль, в результате страшного взрыва задрав корму, уходил в пучину. Маленькие фигурки людей прыгали за борт и беспомощно барахтались в волнах. В центре картины два дюжих ангела, распластав лебединые крылья, несли кого-то в морской форме над волнами, как дикие гуси Иванушку.
— «Дантон»? — спросил Куманин, поймав на себе настороженный взгляд Феофила.
— Нет, не «Дантон», — вздохнул Феофил, — это «Петропавловск». Дед у меня на нем служил и чудом спасся, после чего стал священником. Семейная реликвия. Он ее сам в Москве купил на базаре.
Подойдя поближе, Куманин увидел, что внизу картины буквами, стилизованными под славянскую, вязь, написано: «Коварное потопление японцами броненосца „Петропавловск“ и чудесное спасение Великого Князя Кирилла Владимировича». Теперь стало понятно, что ангелы несли именно Великого Князя Кирилла.
— Да, да, — произнес Куманин в некотором смущении, — я слышал об этом. Там еще кто-то из очень известных людей погиб…
— Художник Верещагин, — подсказал Феофил, — и адмирал Макаров.
— Кирилл Владимирович, кажется, потом, в эмиграции, стал главным претендентом на престол, а сейчас его сын, Владимир Кириллович. Столько лет прошло, а они все не желают признать своего поражения, на что-то надеются, — Куманин с неподдельным интересом рассматривал лубок. — Вы говорите, у вас там дед служил. А что потом с ним стало?
— После спасения с «Петропавловска», — ответил Феофил, — он стал священником. Здесь было большое село с тремя церквями. В 1918 году его убили.
— Кто? — поинтересовался Куманин.
— Ваши, — спокойно произнес Феофил. — ВЧК. Сюда приехал злобный параноик Нефедов, бывший уголовник. Его освободила из тюрьмы Февральская революция. Приехал уже как уполномоченный ВЧК. По его приказу в окрестных селах арестовали всех священников, купцов, учителей, офицеров, вплоть до коллежских регистраторов. Отвезли в Серпухов, погрузили на две баржи и утопили в Оке. Когда-то об этом даже говорить запрещалось, а недавно в местной газете «Знамя Ильича» целая статья об этом была опубликована: «Серпуховская трагедия».
— Время было такое, — вздохнул Куманин. — Революционный пролетариат избавлялся от чуждых классов…
— Значит, вы тот самый полковник Куманин, — неожиданно спросил Феофил, — о котором говорило радио «Свобода» как об организаторе под крышей КГБ антисемитских и националистических организаций?
— Я майор, а не полковник, — поправил его Куманин, — а вы часто «Свободу» слушаете?
— Разве запрещено? — поинтересовался Феофил.
— Нет, конечно, — ответил Куманин, — но свидетельствует о многом. О моральном облике, например, о враждебном отношении ко всем ценностям нашего общества. Вам же известно, что эта радиостанция — рупор ЦРУ.
— Тем не менее, — заметил Феофил, — хочу воспользоваться случаем и предупредить, что вы занимаетесь опасным делом — разваливаете страну. Вы это понимаете?
— Только не надо нас учить, — возмутился Куманин, — и беспокоиться о стране не надо. Вы очень мало похожи на патриота, извините за прямоту. Я вообще не намерен обсуждать с вами подобные вопросы. Если я еще вас не сдал в милиции, то только потому, что так же, как и вы, хочу найти Надю Шестакову. Поэтому мне хотелось бы поподробнее узнать о ее деятельности и прояснить вопрос с этим мальчиком, Алешей Лисицыным. Вы можете мне более или менее понятно объяснить этот феномен? Феофил некоторое время молчал.
— Боюсь, что вы ничего не поймете, — наконец произнес он.
— А вы популярно расскажите, — Куманин расположился на жестком табурете. — Расскажите, я послушаю. Пойму или нет — посмотрим.
— Вы в Бога верите? — неожиданно спросил Феофил. — Впрочем, зачем я спрашиваю. Разумеется, нет. Это ведь противоречит моральному облику строителя…
— Не надо паясничать, — перебил его Куманин, — какое имеет значение: верю я в Бога или нет, ведь я задал вопрос о вундеркинде?
