― Командир, проходим берег. Впереди море. Ложимся на новый курс.
Слова возвращают Сохатого в реальный полет, к конкретным значениям слов "верх" и "низ", к тому, что они объединены в неразлучную пару своей противоречивостью.
Берег!
Совсем недавно он видел границу дня и ночи, а теперь вот самолет Сохатого проходит новый рубеж: границу тверди и воды. Океан… Летчики всегда казались Ивану родными братьями моряков дальнего плавания. Именно дальнего. Чтобы испытать и ощутить состояние радостной встречи с землей, понять глубже свою любовь и привязанность к человеку, к Родине, надо, оказывается, побывать вдалеке, посмотреть на привычное и родное, вблизи часто незаметное, ― из разлуки.
Часы над морем, как сутки на корабле. Только в воздухе без отдыха, без смены вахт, в постоянном напряжении. Один час полета ― трехсуточные мили судна, суточные ― авианосца. Горючего в баках самолета все меньше, а берега нет. Где-то в далекой расчетной дали через колонки цифр в бортжурнале штурмана проглядывается земля, а на ней аэродром и твоя жизненная опора: дом, семья, дети.
Земля никогда спокойно не отпускала его самолет в морской простор. Она всегда была ревнива и выражала свое неудовольствие довольно решительно: трясла и болтала машину в прощальных потоках воздуха, плывущих над прибрежьем. И это напоминало Сохатому объятия людей, расстающихся на перронах и причалах… Когда же берег оставался за кормой и машина оказывалась над волнующейся равниной, во власти сине-голубого пространства, слух и тело Сохатого всегда улавливали смену и тональности звуков,и вибраций, наполняющих самолет, а мозг сразу посылал взгляд к приборам, желая убедиться в исправности и в надежности несущей его воздушной ладьи. За первым действием следовали другие: в порядке ли надувной спасательный жилет, хотя перед вылетом он был проверен; подсоединен ли фал резиновой лодки к металлическому кольцу летных брюк. И только после этого он всегда говорил: "Здравствуй, море!"
Экипаж работает…
Ему предстоит выполнить за два часа полета в нейтральных водах два галса, раскраивающих море надвое, позволяющих обследовать водную акваторию лучом бортового-локатора. Каждая прямая ― шестьдесят минут полета, грубо длиной восемьсот километров. Осмотреть водную ширь и определить корабельную обстановку на море. Постараться разобраться, кого и куда ведут проторенные морские дороги, а кто идет по водной целине.
Сохатый представил Лапшина у экрана локатора и немножко позавидовал ему… Штурман локационным глазом видел сейчас берега с изгибами и бухтами. На черном пустом поле индикатора, изображающем воду, Лапшин, наверное, рассматривал ярко блестевшие точки плывущих кораблей: изучал, фотографировал и записывал, чтобы потом на земле, после полета, оформить учебное разведывательное донесение.
Да и стрелок-радист тоже не сидит без работы: внимательно слушает аэродром вылета, не имея права пропустить вдруг адресованное Сохатому любое срочное донесение, и сам готов к немедленной передаче на землю телеграмм о работе экипажа и его месте над водными просторами. Но это лишь часть его ответственности. Весь полет старшина Золочевский ведет поиск самолетов в воздухе, которые могут прийти сюда и с чужого берега и оказаться рядом с их машиной с неизвестными намерениями, так как над международными водами летать никому не запрещено.
Члены экипажа заняты. Только Сохатый сейчас как будто самый свободный от важных дел человек: машину ведет автопилот; обороты двигателей, их температурные режимы, расход и остаток топлива в баках поддерживают автоматы; его легкие получают кислород в нужных дозах и пропорциях, которые тоже регулируются, но уже другим автоматом в зависимости от высоты. Приборы докладывают летчику о самочувствии экипажа, о работе систем и агрегатов, о направлении, скорости и высоте полета, о давлении воздуха в кабинах и за бортом ― о всем жизненно необходимом для самолета.
Приборы… Все они "проходят" через голову в нужной Сохатому, им самим же созданной последовательности, поэтому-то у него и остается время еще и для того, чтобы контролировать и руководить действиями подчиненных. Сейчас экипаж над морем один, но иногда самолетов бывает рядом сразу по многу десятков, и тогда уже с распределением внимания командира, с поиском свободного времени сложнее.
Сейчас, в этот момент в содружестве экипажа и машины все хорошо. Не горит ни одна красная лампа, не звонит ни один звонок тревоги. Но может случиться и так, что командиру корабля подадут аварийный сигнал сразу несколько оборвавшихся магистралей, обеспечивающих живучесть самолета и работоспособность людей. И вот тогда свет и звук аварийной сигнализации ударит по нервам, будет торопить с принятием мер. И в этой обстановке командиру нужно будет найти правильное решение, которое чаще всего единственное. Решать в таких случаях приходится быстро и мудро, а действовать не торопясь, но поспешаючи, так как на переделку и иное решение времени часто уже не остается. Многие профессии и существуют-то только потому, что есть эксперимент, есть метод проб и ошибок. А пилоту приходится работать всегда только наверняка, потому что его рабочее кресло, его лаборатория, находясь в трехмерном пространстве, не имеет жесткой точки опоры, а летит над землей лишь благодаря единству разума, воли и его действий.
* * *
Над головой Сохатого по-прежнему яркая россыпь драгоценных камней, но он видит, что впереди она начинает пропадать. Появившаяся среди звезд полоска пустоты поднимается все выше, создается впечатление, что самолет теряет высоту. Через некоторое время Соха-тему кажется, что он находится не в горизонтальном полете, а пикирует в невидимую, далекую воду. Такое состояние Ивану Анисимовичу знакомо, оно не тревожит. Он знает: там, впереди, вовсе не пустота, а облачный горизонт. Скоро облака скроют от него распахнутый в вышине звездный мир. Проверив для порядка и собственной уверенности исправность противообледенительных систем, он поудобней устраивается в катапультном кресле, ожидая встречи с новым состоянием неба.
Вскоре облака пропускают Сохатого в свои владения. Они крепко хватаются за машину и начинают разбалтывать ее с крыла на крыло, раскачивать на невидимых качелях… Воэмущеныость потоков воздуха в кромке облаков для Ивана была тоже не нова, и он спокойно дожидался проникновения самолета в глубину облачной темноты, надеясь в ней найти спокойствие… Но минуты идут, а обстановка не улучшается, и ему приходится наконец отказаться от услуг автопилота, взять управление машиной в свои руки. Чем дальше ом уводит своего разведчика в облачное царство ночи, тем сильнее становится болтанка. Вскоре она вырастает до опасной ― броски начинают достигать критических величин. И это вынуждает его изменить план и характер полета.
