В то время как Ваше семейное гнездо свивалось, я безжалостно разорял свое, — и это главная причина, почему я не мог своевременно послать Вам телеграмму. С марта по июнь скитался я по России, не давая о себе вестей никому: жил в Одессе, Киеве, Петербурге, а теперь засел в Новой Деревне. Чувствую себя в положении Робинзона, выброшенного волнами на дикий остров, где предстоит строить одинокий очаг и запасаться средствами к жизни.
Жизнь пронеслась без явного следа.
Душа рвалась – кто скажет мне, куда?
С какой заране избранною целью?
Но все мечты, все буйства первых дней
С их радостью — всё тише, всё ясней
К последнему подходят новоселью.
Так завершив беспутный свой побег,
С нагих полей летит колючий снег,
Гонимыйранней, буйною метелью.
И на лесной остановясь глуши,
Сбирается в серебряной тиши
Глубокой и холодною постелью. [50]
Но сознавая себя отрезанным от всего, что давало смысл жизни в ее первую половину, я с любопытством жду, что принесет вторая, и менее чем когда-либо расположен падать духом.
Передайте, пожалуйста, мой привет и поздравления уважаемому Борису Борисовичу и не забывайте преданного Вам
Б. Садовского
Шереметева – Садовскому
17 июля 1910 г. <Москва>
Давно-давно собиралась написать Вам, да не могла выбраться. Сегодня случайно под руку попалась майская книга «Русской мысли», а там Ваш «Пушкин в Москве» [51]. И так живо вспомнилась эта зима, и так захотелось поболтать с Вами. Правда, сколько перемен, сколько новых вопросов, сколько переживаний, по крайней мере, у меня, да, не сомневаюсь, и у Вас. Здесь в Москве я сравнительно недавно, тоже поездила достаточно по России, была в Астрахани, Петровском, Ростове-на-Дону, проехала весь судоходный Дон, была, наконец, в Романове-Борисоглебске, Ростове, Ярославле, объехала много имений, начиная от Лытарева [52] и кончая Кусковым. Здесь, в Москве, вернее в Волоколамске, по дороге в имение дяди Дмитрия Николаевича Шилова [53], познакомилась с одним из Ваших знакомых. Разговорились. Забавно, что разговор как-то сразу попал на Борисова-Мусатова, а оттуда на Белого Раз говор был обыкновенный, литературный, и вскоре после нескольких отзывов я поняла, с кем имею дело, но мне хотелось, чтобы он сам назвал себя, что он и сделал. Это бывший редактор «Перевала» С. Кречетов, или С. А. Соколов[54]. Говорили о Вашей милости в которой он, Кречетов, признает талант, и о Городецком, и о Брюсове, которого он упрекает в пушкинианстве. Он преклоняется перед Сологубом, но, что хотите, я этого понять не могу.
Ну, как Вы? Воображаю, сколько материала у Вас теперь. Очень бы хотелось увидеть Вас. Надеюсь, что, будучи в Москве, Вы будете у меня. Напечатали ли что-нибудь о Давыдове? Где напечатан «Стрельчонок»? [55] Знаете, что я недавно была в Ростове Великом, вот город, в котором удивительно много настроения. Впечатление Рериха, особенно Билибина, если бы я была художником или поэтом, я оттуда бы не уезжала. Но, так как я не художник и не поэт, то благополучно прибыла в Москву и читаю Горбунова[56], который великолепно подражает стилям (Петровского времени, Екатерининского и т. д.). Ну вот, довольно о себе. Жду длинного отчета о Вашей жизни, пока хотя бы письменно <…>.
О. Шереметева
Садовской – Шереметевой
21 июля 1910 г. Нижний Новгород
<…> Оказывается, что и Вы порядком поколесили по Руси святой. Но лучше Москвы все-таки нет места, и Вы в этом со мной непременно согласитесь…
Воображаю беседу Вашу с Кречетовым. То-то, чай, распускал, свой индейско-петуший хвост! Пояснить Вам подробно, что за птица Кречетов, полагаю, излишне: его можно понять с двух слов; в нашем же литературном кружке он считается человеком безнадежно бездарным. Но в то же время он парень милый и добрый, и я его очень люблю. Напрасно он только лезет в литературу. А адвокат он прекрасный. Тайна любви его к Сологубу объясняется очень просто: Сологуб издает у него свои вещи, он же чуть ли не единственный писатель в России, который любит Кречетова и покровительствует ему.
Благодарю Вас за приглашение, которым поспешу воспользоваться тотчас по приезде в Москву, т. е. через месяц.
«Стрельчонка» два журнала отказались печатать, боясь штрафа, и я послал его с горя в «Современный мир», где вряд ли его примут. Неудачный мальчишка! В настоящее время печатаются две моих книги: «Русская Камена» (статьи) и «Узор чугунный» (рассказы) – заглавие взято из Пушкина («Медный всадник»). Готовлю помаленьку второй сборник стихов «Полдень» и пишу роман времен Екатерины «Двуглавый орел» [57].
Горбунова Вы, конечно, читаете в прекрасном шереметевском издании. Хороший писатель, умеющий смаковать слово, как немногие.
Стихи пришлю, хотя хороших мало. Между прочим, написал на днях еще поэму в октавах [58].
Привет супругу. Желаю Вам всего лучшего.
Б. Садовский
Садовской – Шереметевой
Москва 18 сентября 1910 г.
<На бланке книгоизд-ва «Мусагст»>
Уважаемая Ольга Геннадиевна!
Чтение моего романа [«Двуглавый орел». – Т.А.] будет проходить в помещении книгоиздательства во вторник, 21 сентября Мне будет очень приятно, если Вы исполните Ваше обещание и, вместе с супругом, придете к нам в 8 1/2 час. вечера.
Преданный Вам Борис Садовской
Шереметева – Садовскому
31 декабря 1912г. Москва
.. .Очень рада была получить Вашу (визитную) карточку. По крайней мере, знаю, куда Вам писать и поблагодарить Вас за Вашу книгу [59], которая доставила мне большое, большое удовольствие.
Поздравляю Вас с Новым годом и желаю, во-1-ых, всего, что полагается, во-2-ых, чтобы Вы не высохли в Петербурге, а в-3-их, чтобы в 1913 г. хоть изредка давали о себе вести, если Вы окончательно уехали из Москвы. Мне интересно знать, как Вы довольны своей новой службой, что пишете. Многие из Ваших стихов в Вашем Н-ом сборнике очень хороши, хотя большую часть их я читала в разных журналах.
Может быть, будучи редактором Петербургской газеты, Вы не захотите даже вспоминать и отвечать старой знакомой. Это будет не очень хорошо с Вашей стороны: мы ведь знакомы почти с детства, и я очень желаю, чтобы наши отношения остались прежними <…>.
