И тут же вслед за приказом комдива, будто для того чтобы окончательно прояснить обстановку, радио начало передавать первую сводку Главного Командования Красной Армии.
«С рассвета 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Во второй половине дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии…»
1
Четыре дня отступления — схватки с пехотой и артиллерией врага, прорывы через захваченные им дороги. За эти четыре дня полк потерял, большей частью от бомбежек, двадцать восемь человек убитыми, три танка, четыре грузовика с горючим, боеприпасами и продовольствием.
«Где наши самолеты? Почему в небе одни свастики?.. Когда сумею наконец бросить полк на танки противника?» Ненависть к фашистам жила в душе Фрола Жезлова с далекой Испании — там была Герника, руины Мадрида, а здесь за пять дней войны — уже сотни Герник. Жезлов видел на полях, дорогах, на лесных опушках скошенных пулеметными очередями с воздуха, разорванных бомбами, снарядами, раздавленных гусеницами танков детей, женщин, стариков, и в каждой девочке ему мерещилась его Любушка, в каждой женщине — его Валентина Николаевна.
С ночи на 23 июня, когда восстановили связь со штабом дивизии, до 26 июня все поступившие радиограммы сводились к передислокациям: в лес восточнее Белостока; марш в район Сокулок; перегруппировка у Немана, возле Гродно. Эта последняя радиограмма обнадежила Жезлова: он был уверен, что там, на подготовленных, наверное, оборонительных рубежах, сконцентрируются дивизия, корпус, да еще крупные артиллерийские, танковые и стрелковые соединения, что у Гродно они нанесут врагу сокрушительный удар.
Но надежда рухнула. Полковые разведчики, высланные в Гродно, обнаружили, что город занят танками и стрелковыми частями немцев, что поблизости к городу наших войск нет.
С гродненского аэродрома «хейнкели» и «мессершмитты» летали бомбить наши войска и уходящее на восток население. Рации штаба дивизии опять замолчали. Рассредоточив и замаскировав в лесу машины и людей, Жезлов послал два танка на поиски штаба. Минули сутки — ни один человек из двух экипажей не возвратился…
Без конца, днем и ночью, катили с запада на Гродно и дальше на Минск уверенные в своей безнаказанности вражеские танки и артиллерия, колонны грузовиков и мотоциклы с автоматчиками. Жезлов временами видел их с опушек лесов, слышал их гул. А по лесным тропам шли и шли на восток толпы беженцев, израненных, обессиленных. Жезлов отдал им три грузовика; это была капля в море, но больше он не мог, не имел права. Мысли жгли: доколе можно отступать, имея такие танки, таких парней?
2
Жезлов, Игорь Мальгин и отделение разведчиков и саперов производили разведку местности. Здесь, за опушкой леса, не было никаких дорог, просто спуск в низину с рослой колосящейся рожью, за ней — невысокий холм, а дальше — взлетное поле аэродрома.
В бинокль с высоты густокронного дуба Игорю открылись два огромных ангара, девять пепельно-серых «хейнкелей» на поле; под фюзеляжами и крыльями немцы подвешивали бомбы, бензозаправщики накачивали в баки горючее; на взлетной площадке — звено «мессершмиттов»; три зенитных орудия в промежутках между постройками; по кругу аэродрома вышки с часовыми у пулеметов.
Докладывая Жезлову, Игорь не удержался от совета: вызвать танки и атаковать, пока самолеты не поднялись с бомбовым грузом, Саперы установили, что лощина не минирована, можно обойти холм, и Мальгин повторил свое предложение: атаковать полком или хотя бы усиленным батальоном.
Это было заманчиво. Если удастся скрытно выдвинуться на этот исходный рубеж, неожиданно атаковать готовящиеся к вылету машины, то судьба их будет решена, как и тех, что остались в ангарах, на ремонте или осмотрах. А те, что вылетели на задания? Застанет их в воздухе радиограмма о нападении танков — и скроются на запасных аэродромах, и будут продолжать бомбить, расстреливать отходящие войска и мирных людей… Не лучше ли дождаться сумерек, когда все или большинство базирующихся здесь самолетов возвратятся с заданий?.. Да и тогда не следует вести сюда полк, даже усиленного батальона не надо: чем больше машин, тем меньше шансов подойти скрытно, больше риска быть обнаруженным. Возможно, удастся подавить аэродром, но из города могут подбросить и танки, и пушки, отрезать пути отхода, а у тебя не будет резерва, чтобы ударить им в спину…
На опушке леса Жезлов оставил группу разведчиков и саперов следить за изменениями обстановки и, вернувшись в расположение своих машин, решил повести на аэродром пятнадцать экипажей — только добровольцев.
Мысль самому возглавить боевую группу пришла не потому, что он сомневался в комбатах или считал, что командир полка обязан в любом бою лезть первым в пекло. Нет, причина была в другом… Никто из танкистов за эти пять дней не жаловался, не опускал рук, но в глазах людей Жезлов читал беспощадный вопрос: неужели немцы так сильны вооружением и техникой, организованностью и тактикой, что их нельзя остановить, нельзя выжечь из них спесь, самоуверенность в превосходстве, в праве уничтожать миллионы людей?
И чтобы не иссякли у людей надежда и уверенность в своих силах, чтобы окрепла воля к победе, готовность вынести любые испытания, надо было закалить их победным боем здесь, в условиях, казалось, невозможных. Танкисты должны были знать, что командир полка идет с ними не случайно, что разгром фашистского аэродрома в эти дни означает срыв тактических замыслов немецкого командования на целом участке фронта, задержку наступления врага, спасение жизни многих тысяч людей.
Пойти в бой вызвалось вдвое больше танкистов, чем Жезлов надумал взять с собой. Командиры отобрали лучших механиков-водителей и наводчиков. Ставя им боевую задачу, Жезлов объяснил, что успех атаки может быть достигнут только внезапностью, предельной скоростью машин и меткостью их огня.
К исходному рубежу двигались рассредоточенно, тремя группами и с расчетом выйти на опушку к сумеркам. Рев самолетов, возвращающихся на аэродром, заглушал шум приближающихся танков.
Выскочив из леса и обогнув холм, пятнадцать машин ворвались на поле аэродрома. В танковых прицелах возникли «хейнкели» и «мессершмитты» с крестами. Командиры машин открыли огонь по только что спустившимся на поле самолетам и по ангарам. Несколько снарядов угодило в склад боеприпасов.
