необходимо было установить, где же все-таки остановится Власов в Могилеве: в гостинице военного городка, в Пашкове или в особняке на Первомайской улице? От решения этого главного вопроса зависело все остальное. Приходилось внимательно обсуждать каждый из возможных вариантов. Споры были жаркими и долгими.
— Матерый шакал на виду у охотников не остановится. Уверяю вас, — доказывал Осман Касаев. — Он непременно удерет на ночь в Пашково, опасаясь диверсии.
— Чего ему опасаться, когда особняк сильно охраняется? Там и до этого останавливались десятки фашистских тузов, да и он сам тоже, — вступил в спор капитан Гниденко.
— Это не доказательство. Есть пословица: «Каждый по-своему с ума сходит». Возьмет и укатит. И рванет наша взрывчатка бесцельно.
Итог этому разговору подвел Огнивцев.
— Большинство доводов в пользу варианта «Особняк», — сказал он. — На чем они основаны? В Пашкове безопасно, но шумно. Сотни машин, более тысячи солдат. Круглые сутки идет боевая учеба, грохочут танки. До отдыха ли тут Власову, у которого, по имеющимся у нас данным, больна печень. Он привык к комфорту, уединению. Это во-первых. Во-вторых, мы получили достоверные данные, что в особняке началась заметная суета: наводится марафет в помещениях, завозятся изысканные закуски и вина… Усилена охрана, а прислуге назначено круглосуточное дежурство. В-третьих, и это самое главное, в особняке имеются люди, которые смогут осуществить наши планы. Что же касается военного городка, то там все значительно сложнее, и вряд ли мы в такое короткое время сумеем организовать взрыв в военной гостинице.
— Значит, останется в силе вариант «Особняк»? — спросил Гниденко.
— Да. Другого не вижу.
— А может, подкараулить мерзавца в городе и угробить из засады автоматическим огнем? Ведь не так просто с доставкой взрывчатки в особняк, — предложил Касаев.
— Бесспорно, не просто. Но шансов на удачу при этом варианте значительно больше, чем в засаде. Вы же сами видите, что мы не знаем маршрутов его поездок по городу. Да если бы и знали, то как устроить засаду на виду у людей? Не лес ведь… — возразил Гниденко Касаеву.
— Согласен с твоим мнением, Алексей Степанович. Но и вариант «Особняк» — весьма сложная операция. На вас возлагается непосредственная организация взрыва особняка вместе с Власовым, — продолжал Огнивцев. — Полагаюсь на твою сообразительность и опыт в таких делах. Необходимо все продумать до мельчайших подробностей. Промашки не должно быть. Не имеем права допустить. А пока давайте выйдем на часок погулять. Эвон накурили в землянке!
— Верно! Перерыв на час, — хлопнул ладонью по разостланной на столе карте Касаев.
Разрабатывали операцию, забывая про сон, еду и отдых. Но когда выходили прогуляться, старались отвлечься, позабыть хотя бы на какие-то минуты о проклятом особняке с этим мерзавцем Власовым, которого Осман Касаев окрестил шакалом. Но и на прогулках не обходилось без разговоров об одном и том же.
— Вот если бы живым взять этого шакала, — мечтательно говорил Касаев.
— Да провались он к дьяволу, этот шакал. Давай о чем-нибудь другом поговорим, Осман Мусаевич, — отмахнулся наконец Огнивцев. — Ну, скажем, о тебе или обо мне. Воюем вместе полгода, друзьями стали, а друг о друге знаем лишь кое-что. Рассказал бы ты что-нибудь интересного о себе…
— Ой, командир! Что рассказывать? Нет ничего интересного, одна печаль. Сколько пережито, вынесено.
— А ты расскажи. Легче станет. Ты боль и печаль как бы расплескай.
— Слишком много ее… Долго придется расплескивать.
Они пошли рядом, плечом к плечу, по неширокой, петляющей меж елями тропе. День угасал. Становилось прохладнее, но июньская духота все еще держалась.
— Служба моя в армии до войны проходила в общем удачно, — начал Касаев. — К июню сорок первого я уже был начальником артиллерии полка сотой дивизии. А это совсем неплохо! Началась война — поклялся громить врага огнем, пока не сдохнет. И скажу, не хвалясь, слово сдержал. В бою под городом Лида знаете сколько мы их положили и шрапнелью, и фугасными, и бронебойными… Под Минском тоже поддали им жару. А вот за Минском не повезло… Фашисты нас начали шрапнелью стегать, да танками утюжить, самолетами пугать. А сдачи давать было уже нечем. Очнулся в какой-то крестьянской избе. Женщина надо мной хлопочет. Слезы по щекам текут. «Где я? Где наши?» — «Вы там, где и бились. А ваши на восток ушли. Мало осталось…»
Осман прижал мохнатую лапу ели, пропустил товарища и прошел сам. Лапа взвилась, закачалась.
— Вот с этой горсткой спасшихся я и начинал создавать партизанское войско. Шли к нам, на Березину, Друть и военные люди, отбившиеся от своих, и гражданские. Так велика была у всех жажда сражаться! А обо мне и говорить нечего. Бывало, как вспомню свой аул Хурзук, горький ком к горлу подступает. Как встречали меня там, когда в отпуск приезжал! В глазах горцев я был чем-то вроде доморощенного Чапаева, витязя. Как же я мог показаться им на глаза другим человеком, не в форме командира Красной Армии? Да я готов был на любые страдания, лишь бы вернуть свое доброе имя — капитана Османа Касаева. И как видите… В начале командовал взводом партизан, ротой, а теперь вот и большим отрядом.
— Дома знают, что вы здесь?
— Больше года не знали. Считали погибшим. Похоронка в аул пришла. А сейчас знают. Письма посылал и фото. Нарочито сфотографировался среди вооруженных партизан, чтоб знали — Касаев жив, Касаев бьет фашистов!
Он помолчал и добавил:
— Будет Касаев бить эту нечисть до тех пор, пока последний поганый шакал не откинет хвост на белорусской земле.
— Геройский вы человек, Осман, — сказал Огнивцев. — Завидую вашей энергии, храбрости, уму…
— А я вам по-доброму завидую. Вашим боевым орденам… Вы были не раз в Москве, видели Тимошенко, Жукова, Конева. А я вижу только вот этот лес. Впрочем, я счастлив! Я вижу ваших десантников — таких героев, каких не всякому посчастливится увидеть. Одного боюсь…
— Чего же?
— Быть убитым не в атаке, не на глазах людей. Хочу, чтобы все знали, что мой маленький народ так же горячо любит свою Советскую Родину, как и другие сыны ее, и так же честно умирает за нее.
— Это чувство, Осман Мусаевич, всем знакомо. Не зря еще в старину солдаты говорили: «На миру и смерть красна». Однако же, что это мы о грустных делах заговорили. У нас с тобой столько впереди забот! И больших и малых… Кроме этого негодяя Власова, мне лично никак спать не дает фашистский гарнизон в Пашкове. Не знаю, как ты, но я страдаю. В каких-то тридцати-сорока километрах под самым нашим носом свил гнездо фашистский центр подготовки младших танковых специалистов для Восточного фронта.
— А что мы
