— Может, и стыдно, а жить-то надо! — ответил один.
— Да и платят по-божески! — поддержал другой.
— Говорите, «по-божески»? Вам не доплачивают! Вас обсчитывают. Подзуживаете, подбиваете народ на саботаж, на бой, чтоб кровь пролилась! А за кровь всегда много платили. Вам не доплачивают.
Семнадцать лет Саше, а он уже политический боец. В революцию взрослеют рано.
— Вы тоже хороши! Власть взяли, а газету взять не можете! — крикнули в ответ.
Саша и Костя Монаков вывесили в Народном доме лозунг «Долой контрреволюционную газету! На цепь издателей ея!». В Совете они настаивали на конфискации газеты, своего редактора предлагали — Павла Тумбина. Он теперь работал в редакции «Известия Военно-революционного комитета», писал хорошие статьи.
Конфискация состоялась, Союзу молодежи в газете выделили раздел, и назывался он «Среди рабочей молодежи».
Да разве все вспомнишь и перечислишь, чем приходилось заниматься! Чуть ли не всем составом уходила организация против дутовцев под Еманжелинск, под Троицк уходили с Блюхером.
Зимой были созданы молодежные ячейки на мельницах и в чаеразвесках. Саша и Андрей Фоминых ездили с Евдокимом Лукьяновичем на угольные копи и там организовали ячейки.
Приходилось воевать с разными мелкобуржуазными кружками, с «бубенчиками», «синими цветочками» и бойскаутами. Эти ходили с ножами, сынки лавочников, буржуев. Их подсылали срывать собрания, митинги. С ними доходило дело до потасовок.
Занимались и организацией спектаклей и лотереи в помощь эвакуированным петроградским детям. Помогали Совету разыскивать припрятанные лавочниками товары.
К маю восемнадцатого года в городе было более пятисот членов сэсэрэмовцев. Но обстоятельства сложились так — организацию пришлось распустить. Случилось это в конце мая, когда город оказался в руках белогвардейцев.
На повестке последнего собрания было два вопроса: отношение к мятежу оказавшихся в городе чехов и о работе в новых условиях. В президиуме были Саша и Костя Монаков. Едва Саша объявил повестку, как в зал вошел чешский офицер, прошел к столу и потребовал дать ему слово для важного сообщения.
— Важность вопроса, господин офицер, определяется нашим собранием, а не командиром иностранных войск!
Он обратился к собранию:
— Товарищи, дадим слово представителю командования чехословацких войск?
Тишина.
Офицер достал бумагу, начал читать:
— Гражданская, административная и военная власть с сего дня переходит к командованию чехословацких войск. Темные элементы подстрекают народ к беспорядкам, к противодействию. Командование пресечет всякую попытку дискредитации всеми имеющимися у него средствами…
Офицер подал Саше бумагу, потребовал расписаться, что ознакомлены с приказом.
— Господин офицер, мы не являемся воинским подразделением, подчиненным вашему командованию, и никаких подписей ставить не будем! — ответил Александр.
Офицер ушел. В зале зашумели:
— Запугать хотят! Ишь ты, явился! Не на тех нарвались!
А когда успокоились, Саша сказал:
— Товарищи, комитет благодарит всех вас! Мы были хорошими помощниками большевикам. Мы не боимся открытого боя, но в настоящих условиях требования к нам изменились. Во избежание лишних жертв комитет решил распустить организацию.
Говорить ему было тяжело. Снова зашумел зал:
— Как это распустить?! С ума сошли! О чем думает комитет?! Надо сплотиться! Казаки из станиц едут в город, а они распустить!
— Товарищи! Товарищи! Поймите, легальная организация в таких условиях — абсурд! — повысил голос Костя Монаков. — Уж не думаете ли вы проводить собрания на виду у чехов и казаков? Они же нас как цыплят переловят.
— Теперь от нас требуется хранить тайну. Распознавать врагов, — говорил Саша. — Они же опять будут клясться в любви к народу. Меньшевики и правые эсеры в открытую сошлись с контрреволюционерами, затуманивают головы рабочим. Говорят, переворот — это благо. Ну, не подло ли это?
Собрание напоминало похороны. Не хотели расходиться, но и ждать было нечего.
На другой день присутствовали на последнем заседании Совета. Евдокима Лукьяновича Васенко, Георгия Морозова, военных комиссаров не было, зато много, больше чем прежде, было буржуев, офицеров старой армии. Даже поп пришел на заседание Совета. Все злорадно улыбались.
В ночь начались аресты. Этой же ночью контрреволюция расправилась с Васенко, дня через три с Дмитрием Колющенко и другими революционерами, сторонниками Советской власти.
Вскоре арестовали Сашу, Федора Голубева, Николая Федорова.
…Андрей вернулся домой на рассвете. Отец к тому времени нагрел воды. Сняли с Саши насквозь пропитанную кровью одежду, увидели: все тело его в кровоподтеках и синяках. Отец зубами скрипел. Сашу вымыли, надели чистое белье, уложили на кровать. Он уснул, но спал не крепко, вздрагивал, бормотал во сне, стонал.
Время тянулось медленно. Ждали вечера, темноты, чтобы переправить Сашу в надежное место, об этом позаботятся товарищи. В полдень к дому подкатила карета с красным крестом, и два дюжих молодца разбойного вида в белых халатах, не обращая внимания на протест отца: «Зачем вы его берете? Куда? Кто такие», — подхватили Сашу и понесли.
Он, видимо, знал их, не удивился налету, как можно спокойнее сказал:
— Не надо, папа! Прощайте!
Отец побежал за каретой, Андрей же бросился к реке, перешел вброд Миасс и на Ивановской улице столкнулся с каретой. Отца не было, должно быть, отогнали. Андрей бежал за каретой до Марьяновского кладбища. Она въехала в ворота, а Андрея остановил солдат, не пустил дальше.
Андрей не мог уйти. Бродил поодаль и поглядывал на ворота. Подошел кладбищенский сторож, сказал:
— Уходи, малец. Нечего тебе здесь делать. Ничего не выходишь. Отсюда не возвращаются!
Значит, тут застенок, догадался Андрей.
Палачи и не думали отпускать Сашу, они продолжали его пытать, дикой изуверской пыткой — пытать свободой! По их расчетам, если человек вырвется из их кромешного ада, ощутит ласку родных, тепло домашнего очага, поверит, что свободен, при возвращении в ад обязательно должен сломаться. Или — погибнуть.
Домой Андрей пришел поздно вечером: Сразу полез на полати, спрятался от вопросительного взгляда отца. Не мог видеть уткнувшуюся в подушку, беззвучно плачущую мать. Все понимали, Саша не вернется.
Из литературного наследияРассказ талантливого советского сатирика 20—30-х годов Александра Ивановича Завалишина (1891—1939) «Сорок пять нацменов» едва ли известен современному читателю. Точная дата создания этого заметного в творчестве писателя произведения не установлена. Но, очевидно, замысел созревает после 1922 года, когда молодого коммуниста Завалишина, героического командира сибирских партизан, первого ответственного секретаря «Советской правды» (ныне — «Челябинский рабочий») по решению ЦК переводят в Москву.
