Но ему предстояло разрубить еще один узел.
По мнению многих друзей Высоцкого, лучшей из его таганских пассий являлась Татьяна Иваненко: «...была она хороша собой необычайно — создатель потрудился на славу. Сокрушающая женственность внешнего облика завораживала, вызывала неодолимое, немедленное желание выказать себя рядом с ней абсолютным мужчиной и раз и навсегда завладеть этим глазастым белокурым чудом. Но не тут-то было... За хрупкой оболочкой ундины таилась натура сильная, строптивая, неуступчивая. Она казалась пугающим воплощением физического и душевного здоровья, и по-армейски прямолинейная правильность ее жизненного графика обескураживала. Принципиально непьющая и некурящая, волевая и уверенная, разительно отличалась она от своих юных сестер по ремеслу, разноцветными мотыльками бестолково порхающих в свете рампы...». Даже Людмила Абрамова признавала, что «самой умной из да женщин, к которым Высоцкий был неравнодушен, оказалась Иваненко... Я ею восхищалась и ей завидовала».
Когда молодая актриса пришла в Театр на Таганке, Владимир Семенович не мог не обратить на нее внимания. С осени 1966 года их роман стал темой закулисных пересудов. Лариса Лужина, дружившая с Таней, как могла, старалась помочь влюбленным в решении непреодолимых в те годы квартирных проблем («несколько раз они «встречались у меня дома, а я на время уходила...»). Лужина считала: «Роман у них был красивый... У Володи была безумная любовь... Он же увел ее от мужа... Отношения между влюбленными складывались непросто: бурные ссоры сменялись великим примирением, обожанием. Как-то пришли к нам счастливые-пресчастливые, поклялись, что больше никогда не расстанутся. Я была искренне рада, поскольку очень любила эту пару. И вдруг трах-бах! — не проходит и двух Месяцев, как среди ночи Володя заявляется... с Мариной Влади. Леша (тогдашний муж актрисы. — Ю.С.) давай меня будить: «Вставай скорее, к нам сама Влади пожаловала!» А я за это на Высоцкого разозлилась — словами не передать. Сработала женская солидарность: «Ну и что, если Влади? Не выйду к ним, и баста! Даже чистого белья не дам. Пусть на раскладушке как хотят вдвоем укладываются. И водку свою сами пьют — я даже не пригублю...»
Околотаганской публике («сырам») Татьяна Иваненко запомнилась разве что ролью Женьки Комельковой в спектакле «А зори здесь тихие...». Остальные работы были из разряда «на подносах»: 2-я придворная дама в «Галилее», плакальщица в «Пугачеве», подруга дома в «Мастере» и т.п. То ли из желания, чтобы Таня почаще была рядом, то ли из стремления помочь ей подзаработать Высоцкий то впихивал ее в концертные бригады, то упрашивал Карелова или Юнгвальд-Хилькевича снять ее хотя бы в крошечных эпизодах.
Однако позже именно Высоцкий восстал против того, чтобы Татьяна исполняла роль Офелии в «Гамлете», так как Марине будет неприятно видеть их вместе на сцене. Но стоило Влади отлучиться из Москвы, свидетельствовал «Ангвальд», Володя тут же притаскивает Таню к нам в Одессу.
Романы Высоцкого с Иваненко и Влади шли как бы параллельно. Сердце разрывалось напополам, но он ничего не мог с собой поделать.
Кремлевский вольнодумец, переходящий из рук в руки, как эстафетная палочка, вечный помощник вождей ЦК КПСС Георгий Шахназаров, в доме которого нередко гостевал Владимир (с гитарой и без), вспоминал, как Высоцкий, близко никого не подпускавший к обсуждению своих личных проблем, вдруг затеял странный разговор, на ком ему жениться. Дескать, стоит перед выбором — или актриса нашего театра, или Марина.
«— Володя, я тебе удивляюсь, женись на той, которую любишь
— В том-то и дело, что люблю обеих, — возразил он, и мне на секунду показалось, что не шутит, действительно стоит перед выбором и ищет хоть какой-нибудь подсказки.
— Тогда женись на Марине, — брякнул я безответственно, — все-таки кинозвезда, в Париж будешь ездить...»
Поначалу серьезной соперницы в Марине Влади Татьяна не видела. И напрасно. Только почувствовав жар, полыхающий от безумного романа с «белокурой французской русалкой», она инстинктивно насторожилась и начала плести паутину вкруг ускользающего из объятий возлюбленного.
«Были слезы, угрозы, все одно и все то же...» — бесконечное выяснение отношений с глазу на глаз, по телефону, в театре и среди друзей. Доводила до исступления Нину Максимовну: «Если эта сука и шантажистка не прекратит звонить по ночам и вздыхать в трубку, я не посчитаюсь ни с чем, приду в театр и разрисую ей морду — пусть походит с разорванной физиономией». Мама считала, что «надо поскорее разбить его романы. Тот дальний погаснет сам собой, все-таки тут расстояние, а этот, под боком, просто срочно необходимо прекратить».
Как утверждал Юнгвальд-Хилькевич, «Иваненко занимала в жизни Володи места не меньше, чем Марина Если не больше. Володя, к сожалению, не признавал родившегося ребенка.. Для меня Таня всегда была любимой женщиной Высоцкого. Однажды, сидя рядом с ней в театре, я попросил поцеловать ее в щеку. Она укусила меня под глазом и сказала: «Я, кроме Володи, никого не целую». Даже поцелуя не могла себе позволить. Гениальная девка!..»
«Не дававшая поцелуя без любви» Иваненко умудрилась стать причиной размолвки старинных приятелей — Высоцкого и Кохановского. Игорь Васильевич считал, что история выеденного яйца не стоит: «Ну, выпили мы лишнего. Ну, поцеловались. Я потом Володе честно во всем признался... Она-то... и поссорила. Ей почему- то все время казалось, что все ее хотят. Переоценивала свое женское обаяние и не стеснялась делиться своими фантазиями с Высоцким...»
Кто знает, может быть, Владимир Семенович просто сам искал повод для расставания с Иваненко? Или с Кохановским? Куда благоразумнее поступил не менее известный сердцеед, актер Михаил Козаков, опрометчиво положивший глаз на Татьяну. Когда его предупредили, что это женщина Высоцкого, Козаков счел за благо от своих амурных планов отказаться: тягаться с таким соперником было не только трудно, но и опасно.
Видимо, Татьяна совершила ту же роковую ошибку, что и Людмила Абрамова, — переоценила силу и степень своего влияния на Высоцкого, попыталась им руководить, управлять. В кругу фузей Высоцкий не раз растерянно возмущался ее поведением и собственным бессилием, не зная, что с ней делать. Она могла себе позволить резко оборвать разговор Высоцкого с кем-то из приятелей, бесцеремонно скомандовав: «Хватит, пошли». Могла запретить ему петь. И в то же время была фанатично предана избраннику, всякий раз бросаясь в бой, когда кто-то бросал камешек в огород Высоцкого или пытался отобрать у него роль. Когда в апреле 1969 года Любимов в «воспитательных целях» заменил Высоцкого на Бориса Хмельницкого в роли Галилея, в финале спектакля кто-то всучил новому исполнителю веник с траурной лентой «Не в свои сани не садись». Золотухин подозревал в пакостничестве Татьяну.
