«Веста» достала плед и дала ей укрыться.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Дорис, — отвечала она.
— Звучит по-американски, — заметил я.
— Так я и есть американка, — сказала Дорис. — У меня папа американец, а мама венгерка. А живем мы в Буэнос-Айресе, в баррио Акасуссо.
— А учитесь вы где? — спросила «Веста».
— Я только-что закончила французский колледж, а теперь вот родители хотят послать меня учиться в Массачусетский университет в США, а мне так не хочется! У меня здесь столько друзей!
— Куда поедем? — спросил я, когда мы достигли окраины города.
— Мы остановились в отеле «У трех сосен». Там хозяин — наш старый знакомый.
У небольшого двухэтажного отеля высокий мужчина лет сорока пяти, одетый в клетчатую спортивную куртку, прогуливал черного пуделька.
— А вот и мой папа, — сказала Дорис. — Пойдемте, я вас познакомлю.
Мужчина заметил свою дочь, выбиравшуюся из машины, и поспешил к нам. С крыльца отеля спускалась ее мама, худенькая, быстрая в движениях моложавая брюнетка. Мы вышли из машины.
— Вашей дочери там, наверху, — указал я на возвышавшуюся громаду Ceppa-Лопес, — стало немножко не по себе, и мы ее решили подвезти.
— Папа, — сказала Дорис, поцеловав отца в щеку, — это очень хорошие, добрые люди. Они мне здорово помогли. Я не знаю, как бы я без них добралась.
Мы попрощались и уже хотели было ехать к себе в отель, но Дорис и ее родители, которые представились нам мистером и миссис Хатчисон, не захотели нас отпускать и пригласили к себе в номер. Они угостили нас виски, кофе и конечно же каким-то знаменитыми венгерскими пирожными. Разговаривали все по-английски.
— Будете в Буэнос-Айресе, обязательно заходите к нам, — сказал на прощанье мистер Хатчисон.
— Мы будем рады вас видеть, — добавила миссис Хатчисон.
Мистер Хатчисон дал нам свою визитную карточку, на которой значилось: «Акционерное общество по переработке пищевых продуктов. Аргентина — США.
Управляющий делами». Та самая фирма, куда я безуспешно пытался устроиться в 1961 году. Вот чудеса!
— Что ж, связь неплохая, — сказал я «Весте».
— Да, надо постараться ее развить, — отвечала она. — А то с американцами у нас не густо.
Впоследствии связь эту нам удалось закрепить.
На рассвете следующего дня вы выехали в обратный путь. Заночевали в портовом городе Бахия-Бланка, а утром направились в курортный город Некочеа, где мы условились встретиться с Крамерами, которые забронировали для нас номер в гостинице. Здесь мы намеревались отдохнуть несколько дней, покупаться в океане, а затем отправиться в Буэнос-Айрес, где нас ждали дела и дочурка, по которой мы ужасно соскучились.
С Крамерами мы проводили на море целые дни, а вечерами засиживались в пивном баре «Гамбринус», расположенном на главной улице города. Рядом находился кинотеатр, единственный приличный кинотеатр во всем городе. Гостиница была построена в колониальном стиле, то есть окна заменяли двустворчатые двери с жалюзи, выходившие на галерею, опоясывавшую по всему периметру большой прямоугольный внутренний двор. Галерея была вымощена плиткой кремового цвета, весь двор был залит асфальтом красного цвета с традиционным фонтаном посредине, облицованном бело-голубой фигурной керамикой. В больших бетонных, желтого цвета вазах благоухали розы. Двор поливался несколько раз в день, поэтому, несмотря на жару, в комнатах было довольно прохладно.
Заблокировав дверь специальной защелкой, приобретенной еще в Европе, мы приняли радиограмму Центра, тут же ее расшифровали, после чего я, свернув в трубочку запись текста и использованные листики шифроблокнота, поставил все это в керамическую пепельницу и поджег верхний конец бумажной трубки. Листики шифра вспыхнули как порох. Бумага же горела ровным пламенем, медленно сгорая сверху донизу, почти не дымя. В пепельнице осталась лишь небольшая кучка пепла, я спустил ее в унитаз, а саму пепельницу тщательно сполоснул под краном и протер полотенцем. Это была обычная процедура после проведения радиосеанса и расшифровки радиограммы. Оставшиеся неиспользованные листики шифра я вложил под подкладку обложки своей записной книжки, которую я всегда носил с собой.
В тот злополучный вечер я, как обычно, положил записную книжку в задний карман брюк, застегнув его на пуговицу. Посидев вечером с Крамерами в «Гамбринусе», мы решили пойти в кино на последний сеанс. Шел американский боевик с участием Юла Бриннера, и мы с удовольствием его посмотрели. Народу было менее ползала, и по окончании фильма мы зашли в бар, затем прогулялись по набережной, после чего отправились в отель и разошлись по своим комнатам. И тут только, уже в. номере, я привычно хлопнул ладонью по заднему карману: книжечки в кармане не было, как и пуговицы, на которую был застегнут карман. Несмотря на душную летнюю ночь, меня прошиб холодный пот.
— Что с тобой? — спросила «Веста», взглянув на мое вмиг посеревшее лицо.
— Пойдем к фонтану, подышим свежим воздухом перед сном, — сказал я, увлекая ее во двор. Деловые разговоры пи дома, ни тем более в отеле мы никогда не вели. — Я, кажется, потерял записную книжку, где хранились шифры, — сказал я, когда мы сели на каменную, еще теплую от солнца скамью, опоясывающую фонтан.
— Но ведь ты их обычно оставлял в карнизе шторы. Может, и сейчас они там?
— На этот раз я брал их с собой в книжке. Ты посиди здесь, я быстро вернусь. Я мог потерять ее лишь в одном месте: в кинотеатре. Пуговица на кармане оторвалась.
Кинотеатр находился неподалеку, и минут через десять я уже подходил к нему, с тем, чтобы убедиться, что он закрыт. Было уже два часа утра, но ночная жизнь в курортном приморском городе все еще бурлила.
— Банана кон лече, сеньор, — заказал я себе бананово-молочный коктейль, остановившись у стойки уличного кафетерия рядом с кинотеатром. — А что, кинотеатр уже закрыт?
— Да, служитель закрыл кинотеатр и уже с час как ушел.
— А утром когда он приходит?
— Не раньше шести утра. Он там убирается до самого обеда, потом снова уходит, а в шесть он уже запускает на первый сеанс.
Я вернулся в отель. «Веста» ждала меня у фонтана.
— Кинотеатр уже закрыт, но там еще не убирались. Завтра к шести мне надо туда пойти. В это время приходит служитель и начинает уборку. А сейчас пошли, попробуем поспать.
Мы легли. Сна не было. Разные, самые невероятные мысли распирали голову.
«Как же это я мог так опростоволоситься? Конечно, фильм был длинный, сколько раз меняешь позу. Пуговичка, закрывавшая карман, была, очевидно, слабо пришита и оторвалась, а книжечка, в довольно скользкой обложке, могла потихоньку выскользнуть из кармана. Забыл, дурак, заповедь: задний карман — чужой карман! Служитель по окончании фильма, по-видимому, дождавшись, когда зрители покинут зал, гасит свет и уходит домой, так как ему наутро чуть свет снова на работу. Вряд ли он станет осматривать зал сразу после сеанса. А если нет? Если все же он ее нашел? Или кто-нибудь из зрителей? Хотя зал был наполовину пустой, ни спереди, ни сзади никто не сидел, да и мы уходили из зала одними из последних. Найти ее мог только служитель. А если он все же нашел ее, то что он с ней сделает? В лучшем случае он ее просмотрит и придержит у себя, поскольку книжечка испещрена деловыми записями и может объявиться хозяин, от которого можно получить на чай. В худшем случае он снесет записную книжку в полицию. Там, конечно, ее могут подвергнуть тщательному осмотру и могут обнаружить (или не обнаружить) тонкие листики голубого цвета с колонками цифр, заделанные в корочки книжки. И тогда книжечка попадет к спецслужбам. Но не в том беда, что несколько листочков попадет к ним в руки, ведь основной шифроблокнот остался дома в тайнике. А в том, что на синей глянцевой обложке только мои отпечатки пальцев, а они, эти отпечатки, как и у всякого гражданина этой страны, имеются в Центральном департаменте Федеральной полиции, и выявить по ним хозяина записной книжки можно в считанные минуты. Да и по некоторым телефонам моих деловых контактов, имеющихся в книжке, выйти на меня можно без особого труда. Два-три дня — и все. И конец! И таких «лопухов», как я, посылают на нелегалку! Да их к разведке на пушечный выстрел нельзя подпускать! Столько усилий затрачено, столько людей задействовано, такое доверие оказано — и все насмарку из-за какой-то паршивой пуговички на кармане! Тьфу! Мелочь какая! И семью свою подвел. Воистину, казнить, нельзя помиловать!»
