Так своим философским подходом Солоухин учит вглядываться в жизнь попристальнее, помогает возрастать, как сейчас говорят, «раскованному» мышлению. Но докуда «раскованному»? От догм марксизма-ленинизма – да. А от Божьих заповедей? Так «раскуешься» – что получится? Догадались? То-то же! Служение Дьяволу!
Писатель констатирует (это при его-то сверхчувствительности и интуиции!), что «человечество оказалось в ловушке у дьявола и движется по дьявольскому пути». «Да, если бы все зло мира могло воплотиться в живое существо, мохнатое и с рогами, то это существо хохотало бы и потирало руки, глядя, как мы, попав в его хитрую ловушку, лезем в нее все дальше и дальше. Особенно оно хохочет, когда мы это все более глубокое залезание в ловушку называем прогрессом. Да, оно хохочет, и надобно быть совершенно глухим (духовно), чтобы не слышать этого жуткого сатанинского хохота».
Далее писатель делает попытку духовной автобиографии: «Из ничто я появился в теплую июньскую ночь, ближе к утру». А ведь мог и не быть! «Только бы не промахнулась душа», – воздыхаем в месте с писателем и радуемся, что вот он, горластый рыжий мальчик, родился и первым оглушительным криком возвестил о себе: «Люди! Я пришел! Привет вам!»
Помнится, в Италии я наблюдала сцену, как бабушка учила внука-итальянца говорить одно из первых, а, может быть, самое важное слово на свете: «Чао, люди».
– Скажи «чао», – наставляла она, – ребенок серьезно присматривался к ее губам и думал, что от него хотят, вслушивался в смысл этого слова, а потом произнес:
– Чао! – И двухлетний человечек приветливо помахал нам, окружавшим его людям. – Привет, люди! Я иду к вам…
Родился Володя, как и написал он во всех анкетах, 14 июня 1924 года, в субботу. Но по семейным точным сведениям Солоухин родился в Духов день, а он всегда бывает в понедельник. Выходит, родился писатель в ночь с воскресенья на понедельник, под утро.
– А как же вам теперь быть? – спрашивает писателя Людмила Анатольевна Гребенщикова, тонкий лирик.
– Действительно. – Вдруг меня осенило, – пишет Солоухин. – Знаете, что? Теперь буду отмечать свой день рождения по скользящему графику…
– То есть?
– Ну как же… Троица переходит с числа на число, и Духов день тоже. В этом году, например… дайте сообразить… Пасха была 30 апреля… плюс семь недель… Троица будет 18 июня, а Духов день 19 июня. Значит, в этом году я буду отмечать свой день рождения 19 июня. А на будущий год, скажем, – 11 июня… Великолепно. Но всегда Духов день, понимаете?
Так Господь благословил своего избранника – дал Духов день в день рождения, что и отразилось на судьбе писателя. Всю жизнь он и стремился к Духу, в горний мир.
Здесь надо заметить, что в дореволюционной России имена давали при крещении и только по святкам. Известно даже, что Петра Первого долго не крестили, дожидаясь дня Петра и Павла, чтобы они были небесными покровителями младенца.
Ангелом-хранителем Солоухина, скорее всего, стал равноапостольный Владимир, Креститель Руси. Не промыслительно ли это? Скажем, Петр или Миша Солоухин, – совсем не звучит для нашего уха, – а имя «Владимир» – напротив, как тут и было. Как будто он с ним и родился. Такое ощущение подлинности и настоящести. Так по воле Божией, по святкам, люди подарили это имя писателю.
«В моем положении новорожденного я не мог ничего ни видеть, ни знать, но если бы я, попав на землю, сразу же, сейчас же мог бы осмотреться, подобно космонавту, прилетевшему на другую планету, то я должен был бы с первых же минут заключить, что нахожусь в раю. Если же я мог бы в то же самое время постичь мысленным взором все, что на этой планете происходит, то, ужаснувшись, я тотчас понял бы, что меня забросило в ад.
Когда бы созвали самых вдохновенных художников и сказали бы им, что существует во вселенной голый камень и нужно украсить его разнообразно и одухотворенно, с тем чтобы красота облагораживала, будила добрые чувства, делала лучше и чище и чтобы она никогда не могла надоесть, и художники, засучив рукава, принялись бы за работу, что же, разве они могли бы придумать что-нибудь прекраснее земного неба? С луной и солнцем, в звездах и облаках, с радугами и зорями, во всех оттенках закатов и восходов?
Разве могли бы они придумать что-нибудь прекраснее земных морей, гор, рек, озер, водопадов, деревьев, цветов, наконец?
Когда бы созвали самых изощренных инквизиторов и сказали бы, что вот оборудуется некая лаборатория, некоторое заведение для мучений и пыток людей, что же, разве они могли бы придумать столь же изощренные и разнообразные пытки, набор которых преследует нас всю жизнь?
Что и говорить, обе крайности были тут же, одновременно и рядом, но чтобы постичь их обе, то есть великую красоту земли и великое зло, царившее на ней, и нужна как раз целая жизнь. Для постижения того и другого она и была мне дана».
Самокритично ниже писатель замечает:
«К счастью, прежде чем пуститься мне в многолетнее плаванье через земную юдоль, был дан мне компас, на который я, к несчастью, взглядывал с годами все реже и реже, а были годы, когда не взглядывал совсем, как если бы его не было». Что же это за компас?
Как тут не вспомнить пушкинское:
«В начале жизни школу помню я
…но я внимал ее советам мало…»
Компас в житейском море – это и есть Вера в Бога, которой учила Володю мать. Вдумайтесь, одна мать Мария Бланк научила сына Владимира ненавидеть эту невозможную страну Россию, а другая мать, русская крестьянка Степанида Ивановна, научила своего сына Владимира любить свое село, свой дом, свою землю, свою Россию.
Два начала в человеке – доброе и злое, Ангел и Лукавый будут, говорила мать, «всю жизнь тянуть тебя в разные стороны. Один будет губить, а другой будет спасать».
По описанию дома, сада, жасминового куста чувствуется, как дорог Владимиру Алексеевичу отчий дом. Понятна и грусть поэта:
«Когда я в последующие годы заходил в наш сад… (как и вообще когда вхожу теперь в любой среднерусский пейзаж и ландшафт), мне кажется, что я захожу в дом, в котором никто не живет, в храм, в котором перестали служить. Мне кажется, я вижу русло реки, по которому больше не течет вода, дно пруда, который весь пересох. Вино без крепости, еда без соли, лес без птиц, весна без цветов, человек без души, природа без одухотворенности…»
Даже описывая простое – писатель делает это вдохновенно. Страницы про липовую кадку! Поэма!
Рассказ о мирном созидательном труде сквозь дымку детства и составляет последующие страницы повествования. Пока… Пока писатель не упоминает, что дед его имел два «завода».
«Ну и ахнула вся аудитория, ну и гул пошел по рядам! А из общего гула… прорезались не сочувствующие, нет, восторженно-визгливые реплики: “А я вам что говорил?!”, “А я вам что говорила!“, “Цацкались, нянчились”. Николая Второго на палец надел – простили. Церкви стал защищать – простили. Икон у себя дома по всем стенам навешал – простили. Действительность нашу, счастливую, светлую действительность нашу, в рассказах, повестях и очерках критиковал – простили. Стихотворение „Волки“ написал, казалось бы, теперь-то можно было понять – все простили. Думали, случайные ошибки, временные заблуждения, а вот оно и открылось!»
