Наиболее подходящим видом обороны Тухачевский считал пассивную оборону, которая «выигрывает время и максимально экономит силы». Идею активной, или, по позднейшей терминологии, «эластичной обороны», он отвергал с порога, утверждая: «Пассивная оборона есть элемент смелого, а активная — элемент робкого решения», хотя сам стал на Висле жертвой активной, то есть связанной с преднамеренным отступлением и контрударом по наступающим, обороны со стороны противника. Командующий Западным фронтом верил, что, поскольку «обороняющийся при прорыве у него фронта гораздо более бывает потрясен и растерян, чем прорвавшийся», то «контратакующие резервы в моральном отношении в худшем положении, чем прорвавшийся». Кроме того, подчеркивал Тухачевский, «ведь прорвавшийся бывает сильнее обороняющегося… и в численном отношении контратакующий проигрывает». Отсюда он делал вывод: «На силу глубоких резервов рассчитывать не стоит. Лучше всемерно усилить боевую линию… Активные действия глубоких резервов пользы не принесут… Им лучше ограничиваться занятием в тылу новой укрепленной полосы, затыкающей образовавшуюся дыру».
Красная Армия готовилась к наступлению, к «упреждающему удару». Поэтому Тухачевский предпочитал не вспоминать, чей моральный дух на Висле оказался крепче: контрударной польской группировки или противостоявших ей слабых советских войск. И по-прежнему пренебрегал вопросами обороны, рассчитывая, что в будущей войне долго обороняться, а тем более обороняться по всему фронту, не придется. Так же думали и Фрунзе, и Ворошилов, и многие другие военачальники. Линия Троцкого и Свечина на первичность для Красной Армии стратегической обороны была ошельмована и предана забвению.
Практика Великой Отечественной войны доказала, что Тухачевский ошибался. Больше года Красной Армии пришлось обороняться по всему фронту. И в последующем, когда к ней перешла стратегическая инициатива, отдельным армиям и даже группам армий приходилось вести тяжелые оборонительные бои, в том числе и в победном 45-м. Опыт второй мировой войны и ряда последующих военных конфликтов подтвердил также эффективность активной обороны, основанной на контрударах в заранее выбранных районах по прорвавшемуся противнику.
Лидия Норд приводит в своих воспоминаниях примечательный разговор Тухачевского с Фрунзе, состоявшийся, очевидно, еще в бытность Михаила Николаевича командующим Западным фронтом. Тухачевский излагал Фрунзе свой план реформирования Красной Армии. «Это здорово! — одобрительно сказал Фрунзе. — Я сам думал так, но не в таком размахе. Сколько тебе понадобится для этого времени?» — «Не так много — год-полтора, — ответил Тухачевский, — но при условии, что мне не будут все время совать палок в колеса…» — «Это я, что ли? — рассмеялся Фрунзе. „Нет, не ты. Но вот мне, например, не хватает людей, особенно артиллеристов, которых можно было бы поставить на должность командиров полков и командиров бригад. Москва не хочет утверждать выдвинутых мною кандидатов, потому что они бывшие офицеры и беспартийные. Предлагают мне на эти должности из „парттысячников“, но ты сам знаешь, какие из них получились кадры — из тысячи не найти десятка настоящих толковых командиров. А к тому же у них нет тех знаний…“
После паузы Тухачевский продолжал: „Не думай, что я собираюсь примкнуть к оппозиции. Споры и дрязги наших теоретиков меня, по существу, мало трогают. Но когда люди, владеющие только таким „оружием“, как нож для разрезания книг, или перочинным ножом, вдруг выступают со своими замечаниями, как надо перестраивать и вооружать армию, то я чувствую, что у меня готова разлиться желчь… И противнее всего, что подобные невежественные рассуждения поддерживаются, из явного подхалимства, некоторыми старыми генштабистами. А помнишь тогда, на торжественном заседании в академии, когда Сталин решил блеснуть своей образованностью и запутался в военной истории, как его Зайончковский выручил: „Товарищ Сталин чрезвычайно глубоко вскрыл причину“. Встретил после этого я Зайончковского в коридоре и говорю ему: „И не стыдно вам, генерал?“ А он, как всегда, лисой: „Юмор, знаете, украшает жизнь. Ведь никто же не подумал, кроме него самого, что я сказал это серьезно…““.
„Ты с ним поосторожней, — предупредил Фрунзе. — Я раз его крепко отчитал. Он сразу так заволновался, что мне даже неловко стало. Зря я так погорячился, думаю, все-таки он старше меня и отличный специалист. Постарался сгладить всё. И он после этого со мною всегда любезен, даже раз пустился в ненужные откровенности. Проходит с месяц, и я, случайно, в разговоре с С. С. Каменевым, узнаю, что он ему нажаловался на меня. Чуть ли не на следующий день… Недавно встречаю Валерьяна Куйбышева, а он мне говорит: „Да, Сталин просил передать тебе, Чтобы ты обходился с Зайончковским помягче — он честный и неутомимый работник“. Ну, Куйбышеву-то я всё рассказал… А в общем, нам из-за всего этого голов вешать не стоит. Друзей-то у нас больше, чем врагов… Мы свое дело сделаем — армия у нас будет такая, что мир ахнет. Выпьем за нее!“
Не зря, ох не зря предупреждал Михаил Васильевич своего друга и тезку Михаила Николаевича! Андрей Медардович Зайончковский, дослужившийся в царской армии до высокого чина генерала от инфантерии, неудачно командовавший корпусом на Румынском фронте, но зато написавший и сегодня остающуюся лучшей в России историю первой мировой войны, был давним секретным сотрудником ВЧК и ОГПУ. По стопам отца пошла и дочь, доносы которой сыграли свою зловещую роль в агентурной разработке НКВД Тухачевского и других военачальников.
В ноябре 1925 года Тухачевский стал начальником Штаба РККА. Хотя это назначение последовало уже после смерти Фрунзе во время операции по поводу язвы желудка (современники подозревали, что он был умышленно умерщвлен по тайному приказу Сталина), но принципиально вопрос об этом назначении был решен еще при его жизни. Кстати сказать, в качестве преемника Михаила Васильевича Тухачевский, по свидетельству И. А. Телятникова, предлагал своего друга Серго Орджоникидзе, но Сталин без труда добился, чтобы во главе военного ведомства встал полностью преданный ему и, в отличие от Орджоникидзе, не игравший никакой самостоятельной роли в партии Ворошилов. Последний, очевидно, знал об оппозиции Тухачевского его назначению, и отношения между ними с самого начала складывались очень тяжело.
Тухачевский получил большие возможности для реализации своих планов, однако неприязнь со стороны нового наркома по военным и морским делам затрудняла его деятельность как начальника Штаба РККА. В вышедшей в 1926 году работе „Вопросы современной стратегии“ Михаил Николаевич важнейшей задачей назвал задачу „военизации“ страны, полагая, что централизованное планирование позволяет в СССР „выжать больший процент военной продукции“, чем в капиталистических странах, и добиться того, чтобы экономика не была разрушена необходимостью перехода на военные рельсы. Тухачевский заметил: „Маневрировать всеми ресурсами страны никто еще не умеет, а этот маневр наши работники должны знать так же хорошо, как они знают полевое вождение войск“. Фактически, в полном соответствии с линией Сталина и большинства Политбюро, он выступал за милитаризацию страны в мирное время и подчинение всей экономики нуждам обороны страны, практической мобилизации промышленности еще до начала боевых действий. Именно в те годы зародился монстр советского ВПК, который и сегодня давит на экономику России громадной скрытой безработицей и омертвевшими капиталовложениями. Начиналось же это во второй половине 20-х, с принятием XIV партсъездом курса на ускоренную индустриализацию (разумеется, в съездовских резолюциях прямо не говорилось о ее преимущественно военных целях). Тухачевский особо подчеркивал, что курс XIV съезда направлен на подъем военного потенциала страны, но предупреждал, что не стоит „принимать будущие достижения нашего социалистического строительства за реальные достижения сегодняшнего дня“. И одновременно призывал „предугадывать будущее“, что сам сплошь и рядом пытался делать в своих статьях и выступлениях.
