Медведев: «Государыня села у… стены, где окно ближе к заднему столбу арки. За нею встали дочери. Государь сел в центре, рядом наследник, за ним встал доктор Боткин. Служанка… встала у левого косяка двери. С ней встала одна из дочерей» [390] .
Ермаков: «Хорошо сохранилось у меня в памяти: у правого фланга сел Николай, Алексей, Александра, старшая дочь Татьяна, далее доктор Боткин сел, потом фрейлина и дальше остальные. Когда же успокоились, тогда я вышел, сказал своему шоферу: действуй, он знал, что надо делать. Машина загудела. Все это нужно было для того, чтобы заглушить выстрелы… Все сидящие чего-то ждали, у всех было напряженное состояние, изредка перекидывались словами, Александра несколько слов сказала не по-русски…» [391]
Ермаков прав, когда рассказывает: «Уже заранее было распределено, кому и как стрелять». Однако никто не мог предусмотреть, что своих жертв каратели будут добивать. Из опубликованных источников теперь известно: не были сразу убиты Алексей – малолетний сын царя, три его сестры, фрейлина и Боткин. Это удивило коменданта, так как «целили прямо в сердце», но «пули от наганов [392] отскакивали от чего-то рикошетом и как град прыгали по комнате».
Детей не только «пришлось достреливать», но их и других докалывали штыком. Этот факт никто не оспаривает. Вот, например, как пишет Юровский: «Когда одну из девиц пытались доколоть штыком, то штык не мог пробить корсаж».
Надо заметить, что, описывая расстрел, Ермаков берет на себя главную роль: «Я себе взял самого Николая, Александру, дочь, Алексея потому, что у меня был маузер, им можно верно работать, остальные были с наганами…» [393] Потом утверждает, что именно он, Ермаков, «стал читать приговор постановления, где говорилось… расстрелять».
Затем Ермаков продолжает: «Тогда у Николая вырвалась фраза: «Так нас никуда не повезут?» – ждать дальше было нельзя – я дал выстрел в него в упор, он упал сразу, но и остальные также. В это время поднялся между ними плач, один другому бросались на шею, затем дали несколько выстрелов, и все упали. Тогда я стал осматривать их состояние, которые были еще живы, то я давал новый выстрел в них. Николай умер с одной пули, жене дано две и другим также по нескольку пуль. Когда были уже мертвы, то я дал распоряжение всех вытаскивать через нижний ход в автомобиль…» [394]
Читать это невозможно, тяжело…
Но вдумаемся. Юровский берет на себя «убийство Николая наповал». Зачем же приписывает себе то же Ермаков? Что за этим кроется? Другие свидетельства показывают, что Ермаков не должен был принимать участия в убийстве – он лишь пришел на помощь, когда уже началась вакханалия, полилась кровь, послышались стоны.
Охранник Александр Андреевич Стрекотин (он стоял тогда на посту – у пулемета в нижнем этаже) ошибиться не мог, так как Ермакова знал по дутовскому фронту. А.А. Стрекотин вспоминает: «Когда арестованные были введены в комнату, в это время из другой комнаты направилась группа 6–7 человек незнакомых мне людей. Я пошел за ними, оставив свой пост. Они и я остановились в дверях комнаты. Юровский показывает арестованным, кому и куда нужно становиться, и спокойно, тихим голосом – пожалуйста, вы встаньте сюда, вот так в ряд… Перед царем лицом к лицу стоял Юровский – держа правую руку в кармане брюк, а в левой держал небольшой листок, потом он читал приговор… Но не успел он до конца дочитать, как царь громко переспросил: “Я не понял. Прочитайте еще раз”. Юровский читал вторично и при последнем слове моментально вытащил из кармана револьвер и выстрелил в упор в царя. Сойкало несколько голосов. Царица и дочь не успели перекреститься, одновременно раздались выстрелы, свалились и остальные десять человек. По лежащим сделано еще несколько выстрелов. Дым заслонил электрический свет, затруднил дыхание. Стрельба была прекращена, раскрыты двери, чтобы дым разошелся. Принесли носилки, начали убирать трупы на грузовой автомобиль, когда ложили одну из дочерей, она вскричала и закрыла лицо рукой. Живыми остались также и другие. Стрелять было нельзя, двери открыты. Ермаков взял у меня винтовку со штыком и доколол всех, кто остался живым» [395] .
После расстрела, по воспоминаниям Ермакова, трупы стали по одному выносить в автомобиль, где «…всех покрыли брезентом. Когда эта операция была окончена, около часу ночи с 16 на 17 июля 1918 г. автомобиль с трупами направился через ВИЗ [396] по направлению дороги Коптяки, где было мною выбрано место для зарытия трупов» [397] .
Далее П. Ермаков рассказывает о том, как в этот же день опустил тела убитых в шахту, а в ночь с 17-го на 18-е сжег трупы, облив керосином и серной кислотой. Заканчивает он такими словами: «Решение приговора было донесено президиуму ВЦИК, его председателю Я.М. Свердлову. И в тот же вечер сообщение о расстреле сделал Я. Свердлов на заседании Совета Народных Комиссаров. Приняли к сведению» [398] .
Записки П. Ермакова показывают, на кого возлагается ответственность за убийство без суда и следствия заключенных, в том числе и детей. Это – представители Центра (Я.М. Свердлов), А.Г. Белобородов (с января 1918 г. – председатель исполкома Уралоблсовета), Ф.И. Голощекин (уральский военный комиссар, член президиума Совета, секретарь Уральского областного комитета РКП(б), П.Л. Войков (член президиума Совета [399] ), Я.М. Юровский (комендант дома Ипатьева, депутат Уральского Совета [400] , товарищ комиссара юстиции Уральской области, член Коллегии областной ЧК [401] ). А также П.З. Ермаков и другие, которых убеждали, будто принять участие в убийстве – это счастье.
«…Забвение или игнорирование этого… не даст возможности даже приблизиться к истинному пониманию екатеринбургской трагедии», – утверждает историк Г. Иоффе в книге «Великий Октябрь и эпилог царизма».
Воспоминания Ермакова, явно противоречащие свидетельствам других участников и очевидцев расстрела, не позволяют с полной достоверностью заключить, что именно он лично застрелил царя или что он вообще участвовал в расстреле. Зато все свидетели единодушно показывают, да это подтверждает в своих воспоминаниях и сам Ермаков, что когда после расстрела трупы были вынесены из подвала к автомобилю и оказалось, что некоторые из расстрелянных еще живы, Ермаков взял «винтовку со штыком и доколол всех, кто остался живым», а затем занялся исполнением своего основного «ответственного поручения» – вывозом трупов и их уничтожением, чтобы замести следы этого дикого преступления. Из воспоминаний четко прослеживается образ Ермакова – палача, безжалостно и хладнокровно, с садистской жестокостью уничтожавшего «классовых врагов», в том числе ни в чем не повинных женщин и детей. Это никак не вяжется с созданным ему нашими писателями и журналистами обликом «пламенного революционера», «самоотверженно претворявшего в жизнь» великие идеи.
