Анна Михалкова в роли беременной беженки
Относиться к этому по принципу: «Михалков совсем с ума сошел! Что он снимает?» – значит не иметь опыта чтения ни Достоевского, ни Лескова, ни Чехова.
Я уже говорил, что только в одной своей картине снимался сам по доброй воле и с полным удовольствием. Это был «Свой среди чужих…» (я там ездил верхом, мы хулиганили, все нам было пофиг, и картину словно спели). А дальше я снимался только по необходимости: актер заболел или не смог приехать – пришлось мне… В «Утомленных солнцем» я снимался только потому, что мне была нужна Надя. Мою роль лучше меня мог бы сыграть любой хороший артист – Гостюхин, например. Но он играл бы папу, а Надя играла бы дочку, не было бы абсолютного слияния, которое невозможно симулировать. Так что я должен был сыграть Котова и здесь. Без этого не было бы движения героев друг к другу!..
Этот фильм – целая веха в моей жизни. Пройдя через эти десять лет и осознав, что все позади, я вдруг почувствовал невероятное опустошение. Кажется, такого сложного материала мне никогда еще не попадалось. Мы изучили невероятное количество хроник и архивных, закрытых для широкого доступа материалов. Работали в буквальном смысле на износ, без передышки. Все без исключения. Уставали действительно смертельно и, что называется, валились с ног. Помню, как в один из вечеров меня, безумно вымотанного, везли в машине со съемок. Захотелось пить. Взял бутылку воды, открыл – и… уснул, пока подносил бутылку к губам! Проснулся оттого, что весь облился.
Мы рыли зимние окопы из мерзлой земли. Я все время думал, как это будет выглядеть – переходы, сетка, настил. Спрашиваю консультанта, который прошел войну от начала до конца: «Если бы вы строили укрепления в этом поле, вгрызались в эту мерзлую землю, вы использовали бы еще какие-то подручные материалы, например разобранный старый дом? А если бы вы попали в заброшенный пионерский лагерь, из которого, как только началась война, всех эвакуировали, вы бы раздербанили этот лагерь?» Он: «Да, конечно, все бы унесли». Это стало поводом для художников предположить, что недалеко от места, где роют окопы, находился пионерский лагерь, и начать укреплять окопы всем, что можно было в этом лагере найти. То есть мы соорудили декорацию укрепрайона практически из остатков пионерского лагеря. Сетки кроватные, барабан, кто-то горн принес, кто-то мячик, тумбочки, спинку от кровати. В результате получилось нечто абсолютно фантастическое…
Мы построили мост через Клязьму, который по сценарию взрывается. Но, так как на съемках по нему должна была пройти пятитысячная массовка и проехать танки, пришлось строить капитально, по-настоящему, причем по планам, сохранившимся с 1920–1930‑х годов. Люди, которые жили в Гороховце, где мы снимали картину, и по другую сторону Клязьмы, с удовольствием стали мостом пользоваться – на рынок по нему ходили. И когда сооружение взорвали, они написали на меня «телегу», что я уничтожил их мост. А ведь мы специально соорудили мост заранее, чтобы он простоял год и как следует «обветрился» для съемок.
То же самое было с церковью: художник Володя Аронин сделал ее так замечательно, что, когда входишь внутрь, понять, что это декорация, невозможно. Фрески, иконы, кадила – все настоящее. Только чтобы взорвать настоящую церковь, нужна тонна тротила, да и рука бы никогда не поднялась. А эта специально была выстроена так, чтобы взлетала на воздух при минимальном заряде взрывчатки и притом очень красиво.
Что удивительно, дачники, которые отдыхали тем летом в Горбатове, тут же начали жаловаться куда следует, что Михалков взорвал их церковь. Заявили даже, что ходили в этот храм на службу! Помилуйте, но ведь строение неосвященное, какая служба? Это просто декорация!
Мне кажется, самое главное, чего мы добились, – избежали «кино имени Ван Дамма». Ушли от того, что напрашивается всегда в батальных сценах: пум-пам, пуля попала и прочее. Я предложил сделать сцену сражения абсолютно невнятной – опираясь на рассказы очевидцев о полной сумятице их впечатлений от большинства боев. Поэтому мы пустили на площадку туман, из которого доносятся взрывы, грохот, видны вспышки. Благодаря этому получилось передать жуткий сумбур войны, отсутствие логики, весь тот кошмар, когда люди ошеломлены и растеряны, когда все, чему их учили, оказывается бесполезным. Мы ничего не видим, не понимаем, что происходит, но осознаем, что это очень страшно.
Особая задача пиротехников заключалась в том, чтобы сделать туман все-таки не слишком густым, чтобы танкисты могли разглядеть массовку и вовремя, при необходимости, остановиться. Это была рискованная съемка – конечно же, существовала вероятность, что они пройдут по людям…
Самой сложной и затратной была сцена с ригой. Считайте: двадцать пять – тридцать единиц техники, четыреста комплектов немецкой формы. Массовка деревни – шестьсот человек в одежде того времени. Шесть камер, каждый день работы которых стоит денег. Рига, которая построена в центре деревни и должна дотла сгореть, а это – огромный риск пожара, малейший ветерок, и вспыхнут соседние избы… Рига полыхала так, что даже на расстоянии ста метров от нее стоять было бы невозможно.
После этого эпизода наших «немцев», хотя они и находились на расстоянии семидесяти метров от пламени, пришлось мазать смягчающей антиожоговой мазью – обгорели. И на организацию всех этих съемок у нас была заложена одна неделя. А снимали три, потому что шли дожди. Это была пытка. Мы приезжали на площадку и ждали, пока закончится дождь. Четыре дня и четыре ночи продолжался ливень, дорогу размыло. Проехать могли только «Уралы» и трактора, которые размесили глину так, что после них можно было ездить только на танке. А теперь умножьте запланированный недельный бюджет втрое…
Для съемок были на заказ сшиты пять тысяч костюмов. Мало того, Сережа Стручев, наш художник по костюмам, не знал, кого именно из массовки я поставлю ближе к камере – кто окажется на среднем плане, кто на общем. То есть принцип «этих оденем хорошо, а остальные хрен с ними, могут быть и в своем, главное – без бандан и джинсов» не срабатывал. Все люди были полностью облачены в специально сшитые и отфактуренные костюмы того времени. Скажем, сцена эвакуации мирного населения по мосту – это же чемоданы, рюкзаки, вещмешки, сумочки, котомки. На телегах – стулья, шкафы, пианино… Весь багаж подбирался индивидуально, в зависимости от персонажа. Только в этом случае можно снимать тем методом, который использовал я: во время атаки или бегства запускал в глубь людского потока четырех операторов, одетых в военную форму, с камерами, чтобы они фиксировали все, что происходит. Скажем, работает массовка: восемьсот человек бегут в атаку под дождем, кто-то упал, кто-то ругается, а операторы тут как тут – все детали снимают.
