— С этими типами надо быть сугубо осторожным, они способны на любую провокацию и могут снова (имелась в виду публикация в «Социалистическом вестнике» записи разговора Бухарина с Каменевым. — А.Л.) принести мне неприятности. Иметь с ними дело я буду только при свидетелях — Аросеве и Адоратском.
Для того чтобы объяснить такую позицию Н. И., приведу несколько выдержек из его работ. Этим я подкреплю свои воспоминания. Можно соглашаться с позицией Бухарина или быть его противником. Одного только нельзя делать: не принимать ее в расчет и слепо верить прекрасным легендам.
1917 год
Мало кто теперь знает, что Манифест VI полулегального съезда РСДРП(б), состоявшегося в августе 1917 года, написан Бухариным[87]. В нем говорилось:
«Меньшевики и эсеры, исполняя волю буржуазии, разоружили революцию и тем самым вооружили контрреволюцию. Им буржуазия предоставила заняться грязным делом усмирения и разгрома. С их молчаливого согласия были спущены с цепи остервенелые псы гнусной буржуазной клеветы против славных вождей нашей партии. Это они вели позорный и постыдный торг головами пролетарских вождей, выдавая их одного за другим рассвирепевшим буржуа. Это они отдали сердце революции, которое стучало на весь мир, столицу России, на растерзание юнкерам и казакам…»[88]
1924 год
Выступая против тех, кто принял «крах иллюзий», связанный с концом военного коммунизма, и переход к нэпу за крах коммунизма, Бухарин, давая им, с его точки зрения, наихудшее определение «Либерданы», пишет:
«И все эти почтенные люди, и «Даны», и «Заря», и эсеры, и «дезертиры», все в одну дудочку кокетничают с антинэповскими мотивами, хотя политически требуют нэповской демократии.
Все это пропащие люди»[89].
1925 год
Бухарин выступает с резкой критикой идеолога II Интернационала К. Каутского. В ответ на его брошюру «Интернационал и Советская Россия» он публикует полемическую работу «Международная буржуазия и Карл Каутский, ее апостол». В этой брошюре Бухарин обрушивается и на Дана. Переход к нэпу привел и Каутского, и Дана к выводам, что большевистский режим зашел в тупик, большевики делят монополию на эксплуатацию русского народа («к чему сводится весь их коммунизм») с капиталистами:
«Налицо капиталистическое перерождение государства Советов, власти коммунистической партии, явная измена пролетариату. Иллюзии развеялись по ветру, проза жизни осталась, и эта проза — проза капиталистической эксплуатации…»
«Что именно такое толкование надо придавать словам Каутского, — пишет Бухарин, — видно из существующих комментариев его гувернантки, прогуливающей нашего старца по садам советской «действительности», г. Ф. Дана. Гражданин Дан не так стар, не так туп и не так далек от жизни, как г. Каутский. Г-н Ф. Дан не отрицает факта нашего хозяйственного восстановления. Он только утешает себя тем, что восстановление это идет якобы вопреки стараниям нашей партии»[90].
Или: «…г. Дан задним числом оправдывает вандейские восстания, в то время, когда по Каутскому происходила война реакции с революцией»[91]. Мне могут возразить, что я пользуюсь старыми высказываниями Бухарина, оторванными от времени, о котором идет речь, поэтому считаю нужным воспользоваться более поздней публикацией Николая Ивановича.
1934 год
«А за ними (выстрелами мировой войны. — А.Л.), как по генеральной команде, позор и падение социалистических партий… неизмеримая подлость и банкротство II Интернационала. Отрезанный от России, прошедший сквозь австрийские тюрьмы, неутомимый и отважный, начинает Ленин борьбу не на живот, а на смерть с предательством социалистов, с океаном гнуснейшего шовинизма, идя «против течения» с горсткой единомышленников. Так рождаются ослепительно дерзкие лозунги гражданской войны («превращение империалистической войны в войну гражданскую»), братания в траншеях, пораженчество, так идет разгром идеологии «защиты отечества», идеологии, под знаменем которой лакейски поползли на коленях вчерашние «борцы» против войны, разрыв с которыми стал непременной заповедью революционера»[92].
Такова была идеология большевиков, определившая их отношение к представителям II Интернационала вообще, к входящим во II Интернационал меньшевикам-эмигрантам в особенности. Думаю, что теперь становится ясно, почему Бухарин предстоящее свидание с Даном охарактеризовал как «анекдотический случай».
По пути в Париж Н. И. остановился на два-три дня в Берлине. Жил в посольстве, тепло был принят нашим послом в Германии Я. З. Сурицем (чего нельзя сказать о после во Франции В. П. Потемкине), ездил по Берлину с корреспондентом «Известий» Дмитрием Бухарцевым[93], купил много книг, авторами которых были различные фашистские идеологи.
В одной из фашистских газет (или журнале) было сообщение о приезде Н. И. Бухарина в Берлин; писали, что Бухарин похож на аптекарский пузырек, перевернутый вверх дном, но что, надо признать, он один из самых образованных людей в мире. «Пузырек» Николая Ивановича очень смешил, но комплиментов он боялся: «Коба очень завистлив и мстителен».
Поскольку архив был рассредоточен по разным странам Европы, члены комиссии направились сначала в Вену, Копенгаген и Амстердам, где хранилась большая часть документов Маркса и Энгельса, которые Николаю Ивановичу пришлось просматривать.
Во второй половине марта Бухарин приехал в Париж. Никто из членов комиссии, кроме него, не имел дипломатического паспорта. Лица с дипломатическим паспортом, как правило, жили в посольстве, но от Потемкина поступило указание, чтобы Николай Иванович поселился вместе со своими товарищами в гостинице «Лютеция», потому якобы, что переговоры должны происходить в этой гостинице, а меньшевиков-эмигрантов приглашать в наше посольство неудобно. Почему Н. И. не мог приходить из посольства в «Лютецию» для ведения переговоров — непонятно, но возражать не имело смысла.
Вместе с Н. И. за границу я не поехала; он не считал удобным тратить на меня государственную валюту. К тому же я была беременна на последних месяцах. Но время шло, командировка затягивалась. Неожиданно, в первых числах апреля, Семен Александрович Ляндрес, секретарь Бухарина, пригласил меня в редакцию «Известий» для телефонного разговора с Н. И. Поздно ночью меня соединили с Парижем. Н. И. сказал, что готовит доклад, который будет издан брошюрой, и он получит за нее гонорар. В связи с этим Николай Иванович просил (по телефону из Парижа) Ежова, в то время зав. Орготделом ЦК ВКП(б), разрешить мою поездку в Париж без дополнительной валюты. Ежов обещал это устроить. Действительно, Ежов позвонил мне и сказал:
