назрели какие-ниб. деньги, пусть переводят на мою сберкнижку. Данные спиши с моей доверенности насч. «Фауста», где они указаны.
Меня очень интересует то правдивое и здравое, что вы (ты, Ира, Кома, Костя) думаете о недоработанной половине пьесы. Можешь не возвращать ее мне, но и не переписывай. Там так много неестественной болтовни, которая ждет устранения или переделки.
Если ты себя почувствуешь в обстановке этого нового осложнения особо обойденной и несчастной, опомнись и вспомни: все, все главное, все, что составляет значение жизни, - только в твоих руках. Будь же мужественна и терпелива.
Сообщи Ш-вочке адрес Ренаты. Я его прилагаю на отдельном листке. Пусть он ей напишет, что я болезненно (т. е. с мучительными болями) и, по-видимому, длительно заболел. Чтобы она от меня не ждала писем, а обращалась к нему (пусть он даст ей для этой цели свой адрес) со справками о моем здоровье. В экстренно нужных случаях пусть он заходит ко мне. Ты знаешь, как я хорошо к нему отношусь. Очень трудно писать, да и приходится второпях. Без конца обнимаю и целую. Не огорчайся. Мы и не такое преодолевали».
5 мая 1960 года больной Пастернак писал Ивинской: «Олюша, родная, меня удивили твои вчерашние фантазии насчет санатория. Все это совершенный и немного безжалостный бред. У меня не хватает сил побриться, выпадает бритва из рук от приступов лопаточной боли и простые отправления организма задерживаются и прерываются по той же причине, и вдруг в таком состоянии, когда для рентгеновского просвечивания меня нельзя перевезти в город, меня надо переволакивать куда-то в подмоск. санаторий, и собственно из-за чего? Оттого что у тебя, как ты боишься, недостанет терпения, пока я выздоровею, все восстановится, и жизнь потечет по-прежнему? Какое счастье, что на это можно надеяться, что это представляется вероятным! Еще день или два тому назад в этом позволительно было сомневаться. Из того, что это не смертельно, что это нервно-мышечное воспаление, ведь еще не следует, что это игра моего воображения или вздор и «литература». Пока в силах человеческих было преодолевать эту боль, я ей сопротивлялся, ради встреч с тобой, ради жизни, ради работы. Но потом это стало немыслимо, невозможно. Я не понимаю, чем ты взволнована. Объективные показания (кардиограмма и пр.) позволяют верить, что я выздоровею. Мне уже немного лучше. Все, что у меня или во мне было лучшего, я сообщаю или пересылаю тебе: рукопись пьесы, теперь диплом. Все нам помогают так охотно. Неужели нельзя перенести этой короткой разлуки и если она даже заключает некоторую жертву, неужели этой жертвы нельзя принести? Я пишу тебе все время со страшными перебоями, которые начались с первых строк письма. Я верю, что от этого не умру, но требуется ли это. Если бы я был действительно при смерти, я бы настоял на том, чтобы тебя вызвали ко мне. Но какое счастье, что, оказывается, этого не надо. То обстоятельство, что все, по-видимому, может быть восстановится, кажется мне таким незаслуженным, сказочным, невероятным!!!
Что слышно нас. Фаустовских денег? Правда ли, что предвидятся деньги и в Искусстве (за Шекспира)? Познакомилась ли ты с Евг. Мих. Морозовой? Прошейте, пожалуйста, тетрадь с пьесой. Как бы при чтении не разроняли выпадающих страниц.
Крепко обнимаю тебя и умоляю успокоиться. Прерываю, очень усилилось сердцебиение». Это было последнее письмо.
В дальнейшем Пастернак только несколько раз посылал к Ивинской медсестру Марину Рассохину, чтобы успокоить ее. Он не хотел, чтобы любимая видела его беспомощным, жалким, некрасивым, измученным болезнью, чтобы она навсегда запомнила его крепким, почти молодым. Недаром даже невестке Галине Нейгауз, постоянно бывавшей на даче, в последние дни жизни Пастернак говорил: «Галя, не обижайтесь на меня, но я не хочу, чтобы вы заходили ко мне в комнату, я очень плохо выгляжу». И, по ее же словам, «как мне говорили тогда и Александр Леонидович, и Зинаида Николаевна, оба предлагали Борису Леонидовичу позвать О. В. Ивинскую (Зинаида Николаевна даже сказала, что в это время куда-нибудь уйдет). Борис Леонидович категорически отказался, говоря: «Я и так за многое буду отвечать перед Богом». Очевидно, он не хотел, чтобы присутствие Ивинской травмировало Зинаиду Николаевну. А своим грехом Пастернак, наверное, считал как уход (или, точнее, полууход) от Зинаиды Николаевны, так и то, что, поддавшись чувству последней любви, связал свою жизнь с молодой женщиной, которой из-за него так много пришлось перенести физических и моральных страданий и которую теперь, перед надвигающейся смертью, ничем не может надежно обеспечить на будущее.
В день смерти, 30 мая, Пастернак стал прощаться с родными, вызвал жену, детей. По воспоминанию сына Евгения, «жаловался мне, как мучит его сознание незначительности им сделанного и двусмысленности мирового признания, которое в то же время - полная неизвестность на родине, испорченные отношения с друзьями. Он определял свою жизнь как единоборство с царствующей и торжествующей пошлостью за свободный и играющий человеческий талант.
- На это ушла вся жизнь, - грустно закончил он свой разговор.
Мы ждали приезда его сестры Лидии и надеялись, что желание увидеться с нею придаст ему сил. Она сидела в Лондоне в ожидании визы, которую ей не выдавали, а мы ездили ее встречать в аэропорт.
Вечером 30 мая он ясным голосом вызвал нас с братом, чтобы проститься. Он сказал нам, что закон защитит нас, как законных наследников, и просил оставаться совершенно безучастными к другой, незаконной части его существования, - к его заграничным делам.
- И это вынужденное безучастие не лишение, - сказал он, -и не обида, а моя забота о вас».
На самом деле речь шла также об Ивинской. Пастернак надеялся, что Лидия сможет обеспечить будущее его последней возлюбленной. Он и предположить не мог, что через два с половиной года власти так жестоко решат судьбу Лелюши.
Зинаиде Николаевне, когда они остались наедине, Пастернак сказал: «Я очень любил жизнь и тебя, но расстаюсь без всякой жалости... Кругом слишком много пошлости, не только у нас, но во всем мире. С этим я все равно не примирюсь. Спасибо тебе за все».
Пастернак скончался в 23 часа 20 минут 30 мая 1960 года.
Отдел культуры незамедлительно информировал ЦК о смерти и похоронах Пастернака:
«В ночь с 30 на 31 мая с.г. на даче в пос. Переделкино (под Москвой), на 71 году жизни, после тяжелой болезни (инфаркт сердца, злокачественная опухоль) скончался писатель Б. Л. Пастернак. В течение последнего месяца к больному были прикреплены врач и медицинская сестра из Центральной поликлиники Литфонда СССР,
