(И. Ковальченко)
А результат? С ним не очень все хорошо.
«За 1907–1915 гг. землеустроители провели работу на 20,2 млн десятин надельных земель. Но лишь немногим более половины этих земель были единоличными (на 1 января 1915 г. – 10,3 млн десятин из 16,8 млн); остальные приходились на различные виды группового землеустройства (выдел земли целым селениям, уничтожение чересполосицы и т. д.). Из 6,2 млн человек, подавших ходатайства о землеустроительных работах, лишь 2,4 млн домохозяев получили утвержденные землеустроительные проекты. Из всех землеустроенных хозяйств действительно единоличных было 1265 тыс., т. е. 10,3 % всех хозяйств, с 12,2 млн десятин, что составляло 8,8 % всей надельной земли. Столыпинское землеустройство, перетасовав надельные земли, не изменило земельного строя, он остался прежним – приноровленным к кабале и отработкам, а не к новейшей агрокультуре, о чем разглагольствовали сторонники указа 9 ноября».
(А. Аврех)
Но на самом деле все было гораздо хуже. Апологеты реформы подразумевают «по умолчанию», что все выделившиеся крестьяне стали бурно процветать. А это совсем не так.
«Реформа приняла принципиально иное направление, нежели это задумывалось ее творцами. Не выделение “сильных и трезвых”, не создание слоя “крепких хозяев”, которые могли бы стать опорой режима, а исход из общины прежде всего “пьяных и слабых”. Из 15 млн крестьянских дворов из общины выпито 26 %) хозяев, т. е. четверть. Но принадлежало им лишь 16 % надельной земли. 40 % выделенной земли сразу продали, и это четверть всей земли, перешедшей в личное владение. По данным Карелина, 2,5 млн хозяев лишь формально вышли из общины, т. е. укрепили свои наделы, но в составе общинных земель».
(В. Логинов)
Вот свидетельство мелкого чиновника А. Клопова, рассказывающего о выселившихся на хутора.
«Я видел семьи из 10 человек, сидящих на клочке в 2–5–6 десятин земли, затратившие последние гроши, добытые путем займа, на перенос своих хат, живущие впроголодь на покупном хлебе уже теперь (ноябрь 1909 г.), после обильного урожая. Какую-нибудь развалившуюся печь крестьянину не на что поправить. Доходов впереди никаких, и остаются неудовлетворенными самые элементарные нужды. Многие сидят без воды, т. к. лужи, из которых они черпали воду, замерзли. На устройство же колодцев нет средств. Такие картины можно наблюдать… около самого административного центра губернии, где, как говорят, благосостояние крестьян неизмеримо выше, чем в остальных местах».
К тому же землю тут же стали покупать спекулянты. Закон 9 ноября пытался это предотвратить, но ведь, как известно, если нельзя, но очень хочется, – значит, можно.
«Добрая половина крестьянских посевных земель находится в руках городских кулаков, скупивших по 30 и более наделов».
(Газета «Речь», 1911 год)
А вот данные Главного управления земледелия и землеустройства – то есть государственного учреждения.
«Безземельные покупщики земли как из имений банка, так и от частных владельцев – это в подавляющем большинстве представители крестьянской буржуазии, но только скопившие себе капиталец не около земли, а каким-то другим путем и теперь вложившие этот самый капиталец в землю на предмет первоначального накопления уже возле матери-земли (Симбирское земство). В Ефимовском уезде Тульской губ. из 105 обследованных “банковых” хуторян (то есть тех, кто брал кредит в Крестьянском банке. – А. Щ.) 52 принадлежали к мещанам и к лицам некрестьянского сословия (духовенство, полицейские, сидельцы винных лавок и пр.), 29 к деревенским кулакам и только 24 к крестьянам. Так же и в северных и промышленных губерниях: Законом 9 ноября спешили воспользоваться здесь лишь элементы, и так давно уже порвавшие с деревней и переселившиеся в город».
А зачем им была нужна земля? Для перепродажи, для чего же еще?
«Как ночной шакал, роется он (спекулянт. – А. Щ.) острым рылом в наследии поместного дворянства, не брезгуя и отбросами общины. Он не имеет исторически нарощенных привилегий своих предшественников, но уже верхним чутьем угадывает, что будущее может остаться за ним. К услугам таких господ появились и ученые юристы-адвокаты, которые, разъезжая по селам, “за скромную плату” устраивают выделы из общины и продажу душ. Чичиковы нашего времени, они рыскают, как голодные волки, по деревням и селам».
(«Вестник Европы»)
И кому было хорошо от размножившихся спекулянтов, кроме них самих? А вот «теплого» отношения к властям эта публика прибавила.
В результате «сильных хозяев» оказалось очень немного – 4–5 % всех хозяйств. Для создания нового социального слоя среди крестьян этого маловато…
Советский исследователь 20–х годов Лев Литошенко в книге «Социализация земли в России» приводит таблицу, составленную по 25 губерниям на 1917 год (в основу положено исследование 427 тысяч крестьянских хозяйств).
Мифом является и то, что столыпинская реформа способствовала бурному росту сельского хозяйства. Некоторое увеличение производства зерна в эти годы и в самом деле произошло. Но главной причиной была отмена выкупных платежей, к которой Столыпин вообще никакого отношения не имеет.
«Валовые сборы земледельческой продукции в 1909–1913 гг. т. е. в разгар столыпинской реформы, возросли сравнительно с началом века незначительно (всего на 7,3 %). Среднегодовой же прирост этих сборов заметно снизился (до 1,46 % против 2,41 %). Поэтому утверждения о росте сбора хлебов в период реформы в два раза являются чистейшим вымыслом. Даже по сравнению с 70–ми гг. XIX в. этот прирост (по зерновым и картофелю) составил всего 75,7 %). Реформа не привела к сдвигу в развитии земледелия. Пик этих сдвигов был пройден до революции 1905–1907 гг.».
(И Ковальченко)
Зато эта возня до крайности обострила обстановку в деревне, вроде бы умиротворенную карательными отрядами.
Князь М. М. Андроников, которого уж никак нельзя назвать левым, докладывал великому князю Николаю Николаевичу:
«Конечно, путем репрессий и всякого рода экзекуционных и административных мер удалось загнать в подполье на время глубокое народное недовольство, озлобление, повальную ненависть к правящим, – но разве этим изменяется или улучшается существующее положение вещей?…В деревне наступает период “самосуда”, когда люди, окончательно изверившись в авторитет власти, в защиту закона, сами приступают к “самозащите”… А убийства не перечесть! Они стали у нас обыденным явлением при длящемся “успокоительном” режиме, только усилившем и закрепившем произвол и безнаказанность административных и судебных властей».
